Кадеты и юнкера. Кантонисты

К замершей роте из коридора появился, важно ступая, как всегда, наш ротный командир — полковник Анохин. Казак-донец по происхождению, он представлял собой маленького пузатого человека с глазами навыкате и пушистыми серыми усами. Его три дочери в противоположность отцу огромные, могучие брюнетки ходили в корпусную церковь, и в них «по традиции» был влюблен весь корпус. Человек очень добрый, Анохин искренне любил кадет и был большим любителем всяких торжеств.

Поздоровавшись с ротой, Пуп, как мы его непочтительно называли между собой, обратился к нам с речью. Красноречием он не отличался, и потому его обращение к нам больше состояло из коротких отрывистых фраз, в которые Анохин вкладывал обыкновенно всем известные истины, что добродетель должна торжествовать, а порок должен быть наказан.

После речи он вызвал из строя какого-то малыша третьего класса, приговоренного педагогическим советом к суровому наказанию — снятию погон. Наказание это практиковалось в корпусе только в младших трех классах и полагалось лишь за проступки пакостные и предосудительные.

Сообщив о приговоре плакавшему преступнику, Пуп величественно указал на него пальцем, причем из-за строя немедленно вывернулся крохотный ротный портной по кличке Иртыш и огромными портняжными ножницами срезал у взвывшего от этой операции кадетика погоны. Затем обесчещенный таким манером «младенец» был отправлен на левый фланг роты, позади которой и должен был ходить до отбытия им срока наказания.

После этой неприятной экзекуции, всегда тяжело действовавшей на кадет, с детства привыкших считать погоны эмблемой чести, полковник Анохин сделал многозначительную паузу, отступил на два шага назад и, выпятив колесом грудь, повышенным голосом скомандовал:

— Кадет Греков! Два шага вперед, марш!

Из строя вышел и замер перед нами и начальством маленький белоголовый кадетик.

— А теперь, господа, — не спадая со своего торжественного тона и лишь подняв его на две октавы, продолжал ротный, — вместо вашего товарища, наказанного тяжким для всякого военного наказанием… д-да, именно тяжким!., вы видите перед собой… кадета, совершившего благородный и героический поступок с опасностью для собственной жизни. Сегодня я получил от черкасского окружного атамана Войска Донского письмо… в котором он извещает меня, что… кадет Греков на Рождестве, будучи в отпуску, спас в станице С-ой провалившегося под лед мальчика. В воздаяние его подвига… кадет Греков всемилостивейше награжден государем императором медалью за спасение погибающих!

Закончив свою речь, полковник вынул из кармана футляр с медалью и, приколов ее на грудь Грекова, обнял и поцеловал его.

— А теперь, — заговорил ротный снова, — «ура» в честь вашего товарища-героя!

Рота радостно и оглушительно заорала «ура», оркестр заиграл туш, а бедный маленький Греков, с медалью на груди, пунцовый от смущения, не знал, куда ему деваться.

Не успели нам скомандовать «Разойтись!», как сотни рук подняли Грекова, а кстати и полковника Анохина и по старому обычаю стали их качать до одурения под оглушительное, звенящее детскими голосами уже неофициальное «ура». Услышав эти радостные вопли, из других рот к нам прибежали делегаты и, узнав, в чем дело, помчались «домой» с новостью. За ужином в столовой, куда пришли все четыре роты корпуса, при нашем входе из-за столов загремело в честь Грекова новое, оглушительное под низкими сводами обеденного зала «ура» уже всем корпусом. Этому стихийному и благородному порыву радости за своего товарища, несмотря на то что ее выражение выходило за рамки корпусного порядка, не мешали ни улыбавшийся дежуривший в столовой ротный командир, ни один из четырех дежурных офицеров рот.

Награждение Грекова медалью имело тем же летом неожиданное и забавное продолжение. Лагеря корпуса находились верстах в пяти от Воронежа, в лесу, на берегу небольшой речки. Там, в деревянных бараках, жило ежегодно от июня до 15 августа около двух десятков кадет, не имевших почему-либо возможности провести летние каникулы дома.

В этом году вместе с другими остался в лагере кадет князь Шакро. А., веселый и милый грузин, на редкость компанейский парень и прекрасный, как и все кавказцы, товарищ. Хотя он был всего только в четвертом классе, но, неоднократно «зимуя» в одном и том же классе, имел на лице уже густую черную, как вороново крыло, растительность, выраставшую, по уверению кадет, через полчаса после бритья. Вместе с тем это был лихой кадетик, небольшого роста, но ловкий и прекрасно сложенный, обладавший веселым и беззаботным характером. С ним дружил его земляк, отчаянный храбрец абхазец Костя Лакорбай — на два года старше по классу и большой забавник.