Кадиш по Розочке (СИ)

Только к самому концу мая она стала вставать. Но ощущение было, что с кровати встала только оболочка человека. Розочка вяло и безразлично смотрела на все вокруг, односложно отвечала на обращенные к ней речи, почти не ела. Она часами сидела на скамейке в саду возле дома, глядя в одну точку. Так проходили дни. Порой Давида охватывало отчаяние. Особенно вечерами, которые стали невероятно долгими. Но не теми 'долгими' вечерами, которые они так любили, а бесконечно тянущимся застывшим темным временем. Уложив Розочку спать, он часами стоял у темного окна, словно старался разглядеть там ответ на простой и невероятно трудный вопрос: как жить? Зачем жить?

Но приходило утро, и Давид начинал новое сражение с болезнью Розочки. Так прошел еще месяц. Очень медленно, почти незаметно Розочка отходила от потрясения. Появились слезы, очень напугавшие его, но обрадовавшие доктора.

- Молодой человек, это реакция! Вы понимаете - реакция. Значит, дело идет на лад.

И вправду, слезами словно вымывало всю боль и горечь от потери ребенка, от несостоявшегося материнства, от всего страшного, что случилось в последнее время. Она, наконец, 'увидела' мужа рядом с собой, стала говорить с ним. Давиду, который был на седьмом небе от счастья, казалось, что возвращаются их лучшие дни. Что прошлое уходит. Он начал потихоньку возвращаться к делам семьи. Но стоило ему немного взглянуть по сторонам, оторваться от их маленького мира, как становилось понятным, что плохое не ушло. Более того, оно все ближе подбиралось к деревянному дому в Малаховке.

Еще в марте был подписан мир с германцами, которым отошла едва не половина страны. Нехватка продовольствия усилилась, как и жесткость действий продотрядов. Советы установили 'хлебную монополию'. Тем самым деятельность 'фирмы' Алекснянского становилась преступлением, а торгующих его продуктами теток стали арестовывать на рынках. Пришлось сворачивать обороты. В Сибири восстали чехи, воевавшие против Австро-Венгрии.

Давид не очень разбирался в политике. Он не особенно вникал, почему чехи решили восстать. Только уже к июню на Урале и в Сибири от Советов остались только воспоминания. Образовались какие-то 'правительства', которые в большевистских газетах называли 'контрреволюционными'. На Дону разворачивалось казацкое движение. Восстания, доведенного до последней степени крестьянства, полыхали под Ярославом и Муромом. В Киеве сидело независимое правительство. Испуганные большевики-комиссары перешли к массовым репрессиям.

Бывших дворян, политиков, купцов и промышленников, просто 'приличную публику', не проявлявшую должной лояльности или не понравившуюся кому-то из комиссаров, стали хватать и расстреливать без суда и следствия. Алекснянский постарался обезопасить семью. Через взятку он смог выписать всем своим домочадцам советские документы. По новым документам в доме жило пять семей, связанных друг с другом только тем, что они были беженцами из захваченных германцами западных губерний. Причем, по новым документам, все они были из 'единоличников', ремесленников. А Давид - круглый сирота. Последнее не было ложью, но избавляло от вопроса о социальном происхождении, который в новом мире становился едва ли не ключевым.

Кроме небольших операций с мануфактурой, дел не было. Все стало слишком опасно. Комбеды, получившие оружие, стали реальной властью в деревнях. После нескольких эксцессов, стоивших жизни одному из помощников Давида, Алекснянский решил ограничиться закупкой продовольствия 'для себя'. В основном, жили на накопления, сделанные раньше. Пока хватало.

С конца июля началась новая беда. Прежние красные гвардейцы, быстро превращавшиеся в партизан или бандитов, объединившихся вокруг популярного атамана-командира, могли побеждать, только имея подавляющее численное преимущество. Их с легкостью били любые, сколько-нибудь организованные офицерские или казачьи отряды. Глава нового правительства, бывший юрист, Ленин, вообще, решил, что армии в новом государстве быть не должно, а революцию будет защищать вооруженный народ с избранным командованием. Во всяком случае, об этом как-то прочел Давид в газете, наклеенной на заборе. Но в условиях нарастания противодействия Советам, все эти слова были забыты.

Уже к июлю начались расстрелы дезертиров. Их вылавливали на рынках, на вокзалах и просто на улицах городов. Свозили в деревни или на окраины, где и 'приводили приговор в исполнение'. В оставшихся частях бывшей царской армии, солдаты которых не успели разбежаться по домам, и новых частях красногвардейцев вводилась обязательность исполнения приказа. Нехватку офицеров новые власти тоже решали своеобразно и решительно. На службу возвращались бывшие царские офицеры, а их семьи брались в заложники. К концу лета 1918-го года начались массовые мобилизации в городах. Обо всем этом шептались по всем людным местам. Об этом писали немногие не большевистские газеты.