Кадын

– Осенью и весной они собираются под рев своих труб и везут эту куклу в повозке. Провозят ее по всем родственникам, и те дарят ей что-нибудь. Они собирают скарб и еду и строят дом из четырех стен.

– Четырех? – не поняла я.

– Да, не удивляйся, царевна: они знают, что четыре – это число смерти. Иногда дом строят, разбирая тот, в котором жил умерший. Все это они везут к кургану Чу. Разбирают насыпь и находят там огромную яму. Камни лежат на перекладинах из досок. В яму они опускают дом, и еду, и лошадей умершего, а после кладут саму куклу, а иногда – и его жену, если та согласилась пойти с мужем в мир духов.

– Живую? – ужаснулась я.

– Нет. Как и коням, ей пробивают голову клевцом. Они набивают ей живот травой, как и мужу. Все это зарывают, наверх кладут перекладины и камни.

– Ты все это видел?

– Да, видел, – ответил он хмуро. – Уже во многих станах люди отдают своих мертвых лэмо.

– Зачем?

– Ты на другое ответь мне, царевна: почему Чу, столь страшные и жестокие к живым, позволяют лэмо разбирать свои дома, хотя других не подпускают и близко?

Он замолчал и смотрел на меня горько. Я была опустошена его словами и тоже молчала. Но тут у меня родилась страшная догадка.

– Лэмо провожают людей к Чу?

– Ты видела их мир, царевна. Тебе это знать, – ответил на это Талай.

Но я в тот миг ощущала себя так, словно не знаю твердо ничего, не уверена ни в чем. Меня била дрожь, я не могла думать. Что-то дурное происходило с моим людом. А отец – разве он не знает?

– Почему ты говоришь это мне, а не царю?

– Я говорил, царевна. И не только я. Он знает и сам видел лэмо. Но люд Золотой реки свободен, и не твоему отцу приказывать нам, во что верить. Он сказал мне: везде, где проходил люд Золотой реки, новые боги и духи тех мест приходили к нам, и мудрость царя – не трогать их, позволяя людям выбрать. Народ останется народом, а время оставит лишь тех богов, что нужны. И тех духов, что помогают.

– Но он не знает про Чу! – воскликнула я. – Ведь в этом есть что-то страшное! Он должен знать, вдруг он поймет!

– А что я скажу ему, царевна, если сам несу в голове больше вопросов, чем ответов? За этим я и привел тебя в эти земли. Я думал, ты дашь ответ.

При этих словах дрожь отпустила мое тело. Я ощутила силы и спокойствие и яснее, чем прежде, то странное чувство от Чу. Я положила руку на холку коня Талая, завершая наш разговор, и мы рысью пустились обратно к насыпи.

Очи была уже там и яростно, с остервенением резала хворост на склоне, а потом бегом спускалась и складывала огромный костер перед домом Чу. Увидав нас, бросила очередную охапку и побежала обратно. Я поняла ее намерение, и мне оно не понравилось.

– Очи! – Я спрыгнула с коня и бегом пустилась за ней. – Очи, подумай: это не духи, чтобы подчинить их. Эти существа много сильней. Ты можешь погибнуть!

– А я не девушка из твоего дома, чтобы отдавать мне приказания! Не становись перед моим конем!

– Я знаю, что ты свободна, но это не подходящий случай, когда стоит испытывать свою силу.

– Почему тебе так хочется меня остановить? – спросила она вдруг, перестав резать ветки. – Ты боишься? Тебя уговорил конник? Так и оставайся, прячься с ним под одной накидкой! Может, так Чу тебя не заметят.

– Во мне нет страха, ты знаешь, – ответила я, пропуская оскорбления мимо ушей. Мы заговорили неожиданно тихо.

– Они меня звали, – сказала Очи почти шепотом.

– Куда?

– Они звали меня к себе, я слышала. Они обещали мне безграничную власть.

Она подхватила охапку и стала спускаться. Я поспешила за ней.

– Скажи, что они тебе говорили?

– Никто не может попасть к ним без проводника. Сегодня они пришлют его. Он проведет меня по мосту.

– Что ты будешь делать там?

– Откуда я знаю! Да и какая разница? Я знаю, что это камы, равных которым нет. Я стану такой же! Я буду величайшим из камов!

Что было с ней говорить? Моя Очишка оставалась собой, и никто не смог бы сломить ее небывалую гордыню. Мы решили, что я останусь с ней ночью на левом берегу.

Талаю не понравилась эта затея, он недовольно нахмурился, но не стал спорить с Очи. Мы поели, и он перешел реку.

Солнцерог спускался к горизонту, но сумерки еще не сгустились. Талай велел нам не распрягать лошадей, сам тоже не снял чепрак с коня и опять сел у воды. Я видела, что он расчехлил лук и положил по правую руку вместе с тремя стрелами – прекрасный стрелок, он умел пускать три стрелы подряд, только потом тянулся вновь к гориту.

Мой дух был поднят, как к бою. Очи веселилась и шутила, подтрунивала надо мной, смеялась над Талаем, но я видела напряжение в ее веселье. Она сняла куртку, вывернула и надела швами наружу, распустила волосы и испачкала лицо глиной. У нее были с собой ножички меньше наконечника стрелы, нанизанные на толстую красную нить, – камские обереги. Она надела их на шею. Три ножичка, чуть побольше, подвесила себе на пояс вместе с зеркалом. Осмотрев себя, со смехом обратилась ко мне: