Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота

Именно с этой целью 5 октября 1802 г. Паррот выехал в Петербург. Отметим, что в его поступке содержался немалый риск: никто не мог гарантировать, что он добьется для университета искомых решений, выступая с инициативой против воли своих начальников. Вероятно, поэтому, официально извещая корпорацию о своем отъезде, Паррот назвал его причиной «личные обстоятельства», т. е. по сути обманывал не только кураторов, но и своих товарищей. Но профессор готов был пойти на этот риск ради главного – надежды на личную встречу с императором. Козырем, который он вез с собой, был его давний друг Георг фон Сиверс, окончивший в 1799 г. Пажеский корпус и сохранивший связи при дворе. В первые же свои дни в Петербурге они нанесли визиты знакомым, постоянные контакты с которыми профессор будет поддерживать и в дальнейшем (среди них – видный чиновник Коллегии иностранных дел Христиан Бек, польский аристократ граф Людовик Платер, придворный художник Герхард фон Кюгельген). Благодаря им Паррот с каждым днем приближался к своей цели: Бек представил его В. П. Кочубею и М. Н. Муравьеву (товарищу министра народного просвещения), а Платер – Чарторыйскому и Новосильцеву. 13 октября через Кочубея Паррот передал письмо для Александра I – еще один блестящий образец красноречия с целью убедить царя в том, что Дерптскому университету необходим Акт постановления, высочайше утвержденная грамота с перечислением всех университетских привилегий, которые бы позволили уберечь ученых от «коварных заговоров» врагов Просвещения. Александр I явно счел доводы убедительными: 18 октября он передал через Новосильцева, что готов принять Паррота лично, Чарторыйский же обещал перед этой встречей обсудить предварительный текст Акта с императором и даже успел сообщить его поправки Парроту[29]

.

Но Парроту и этого оказалось мало для первой личной встречи с Александром I. По собственному почину он вмешался в обсуждение острого вопроса, касавшегося Лифляндии. Речь шла о причинах и следствиях так называемого Каугернского восстания (9–10 октября 1802 г.) – возмущения крестьян-латышей в Вольмарском уезде, вину за которое Паррот целиком возлагал на местных помещиков и судей. Он почувствовал, что должен стать «защитником страдающей нации»[30]

. Профессор умолял Чарторыйского и Новосильцева сообщить это его мнение государю, а потом, выяснив максимум подробностей через Бека, составил записку, обличавшую истинных виновников.

Таким образом, держа в руках сразу два документа, направленных на защиту прав «угнетаемых» и демонстрировавших либеральные взгляды автора, Паррот впервые пересек порог императорского кабинета. Это произошло 26 октября 1802 г. Неудивительно, что Александр I, извещенный об обсуждаемых темах, встретил Паррота словами: «Вас ненавидят, потому что Вы служите человечеству. Ваши враги без устали работают против Вас. Но рассчитывайте на меня – у нас одни и те же принципы, мы идем по одной дороге»[31].

Действительно, Паррот получил от императора полное одобрение тем идеям, с которыми явился. Но не менее важной оказалась и эмоциональная сторона разговора, изображение которой, правда, дает только сам Паррот, в своих мемуарах описывая ключевые штрихи возникавших личных отношений. Поприветствовав профессора, Александр протянул ему руку. «Я схватил ее, чтобы прижать к сердцу, – пишет Паррот. – Я уже принадлежал ему. Он однако же подумал, что я хочу ее верноподданно поцеловать, и отдернул ее. В одно мгновение укоризненный взгляд с моей стороны известил его об ошибке. Он протянул мне ее снова. Я прижал ее к сердцу с неизъяснимым чувством. Он взял меня за плечи, обнял с нежностью обеими руками и повел на несколько шагов прочь от места этой сцены. – О, Природа! Не существует препятствий, коих не могли бы преодолеть сердца, которые Тебе принадлежат. Как чудесно поняли мы друг друга!» При расставании же Паррот сказал императору, что готов ради него пожертвовать жизнью, и наблюдал ответную реакцию Александра: «Он закрылся рукой, затем схватил мою руку обеими своими и долго удерживал с неописуемым выражением лица», так что Паррот вынужден был освободиться из этого «сладкого плена». «Прощайте, – сказал император с нежностью, бросился мне на шею, прижал меня к сердцу и поспешил вон из комнаты с глазами, мокрыми от слез. Еще пару слов, сказанных им на удалении, я не смог разобрать»[32].