Кафешантан. Рассказы

— Лучше, Григорий Иванович, лучше, по крайней мере, не продаст. Теперь, ей-Богу, ни с кем дела нельзя иметь. Как поймают «лягавые», два раза ему по морде махнут, он и подсевать начинает. То говорит, чего даже и не было. Ужасно дрянной народ: ни совести, ни стыда — хуже бабы. Никому я теперь из ребят не верю, за рубль каждый продаст. Меня бы кажется по куску резали, ни за что бы на товарища не сказал. Убил бы, ей-Богу, такого, ежели бы узнал... хуже собаки. В душу войдет... а там и подсевает.

Митька даже побледнел, рассказывая о коварстве товарищей, и, повидимому, его мысль вполне разделял трактирщик, который порылся в ящике и подал Митьке пять рублей золотом.

— Правда, ежели бы все были такие, как ты, мало бы что знали «лягавые». Ты на счет этого молодец, — похвалил Григорий Иванович, — смотри, дело-то оборудуй.

— Спасибо, будьте спокойны. Двадцать пять, значит, за мной? — сказал довольный Митька.

Трактирщик, кивнул ему головой, и Митька с Рябининым отправились к одному из столов в конце комнаты.

Митька, сейчас приказал половому подать чаю, потребовал хлеба, колбасы, яиц. Митька уплетал за обе щеки, с алчностью здорового, проголодавшегося человека, при чем он два раза подбегал к стойке и выпивал по стаканчику водки. Рябинин же от водки категорически отказался. Ел Рябинин не много, выпил чаю да съел два яйца, которые еле осилил, на что обратил внимание Митька.

— Чего ты так мало ешь, уминай за два дня, — сказал он с довольным смехом, вполне насытившись и придя в хорошее и беспечное состояние духа.

— Не могу больше, — ответил Рябинин, — думал, что вола съем, а как стакан выпил, то и насытился!

Рябинин, довольный, что поел, вздохнул и несколько оживился, а Митька заявил тоном авторитета:

— Это всегда так бывает, когда долго постишь. У тебя все отвыкает от пищи, и потому не лезет... А хорошо после голода поесть, приятно так, правда? В особенности после чаю, очень хорошо? Напрасно ты только водки не выпил, сразу бы преобразился...

Митька засмеялся и закурил папиросу, Рябинин же оказался некурящим.

— Вот видишь, — начал Митька, у которого повидимому явилось желание пофилософствовать, — как это Бог человека на человека толкает. Пух бы ты с голоду сегодня; если бы не я, что бы ты делал? Я, брат, не люблю товарищей, я больше один работаю, безопаснее, и тебя в компанию не взял бы, если бы ты не голодный был. Как выслушал я тебя, поверишь ли, сам словно два дня не ел, потому — что хочешь вынесу, а голода не могу выносить. По четыре дня бывало не ел, рвал от голода. Тогда же я и на первое дело решился, — Митька засмеялся, — зубами задвижку оторвал у рундука с виноградом. Как забрался я туда между корзинок, как стал глотать виноград, точно кашу, ей-Богу. Налопался так, что заснул тут, так меня раба божьего тепленького и забрали.

Митька от смеха прервал рассказ, засмеялся и Рябинин. Он с интересом слушал Митьку, который очаровывал его своим обаянием. Он постепенно, слушая рассказы Митьки, стал понимать, что Митька занимается кражами, и удивился тому обстоятельству, что этот факт не вооружает его против Митьки. Наоборот, это сделало Митьку более интересным.

Он смотрел на него, не спуская глаз, и думал о том, что перед ним сидит вор, который был в тюрьме, одним словом, человек того общества, о котором он только слышал, которого он боялся, но никогда не видел. Он считал воров по какому-то укоренившемуся убеждению страшными, грубыми и безусловно недоступными всякому Человеческому чувству и честному поступку. Между тем, он видел, что Митьке доверяют деньги. Митька помогает ему и платит за съеденное и выпитое. Рябинин убедился, что настоящий вор не так страшен и, слушая расходившегося Митьку, он стал незаметно для себя входить в положение вора, разделять его ощущения, огорчался, когда Митька рассказывал о неудачных делах. К тому же, Митька под конец вспомнил, что его товарищ в этом деле человек свежий и, поняв, что его похождения могут навести Рябинина на лишние совершенно размышления, постарался как будто оправдать себя пред юношей.

— Кто теперь не крадет? — Все крадут, — философствовал вор, — только наши ребята, когда идут на дело, то его только и знают, а не крутят никому головы, не строят из себя непонимающих. Я так понимаю: коли воровать, так воровать, а коли делом заниматься, так делом, а все занимаются и тем и другим вместе, вот что обидно...

С интересом слушал Рябинин Митьку, который продолжал:

— А попадись им в руки, такого «шухера» подымут, ужас, словно никогда вора не видели. Ты думаешь; если ты не блатной, так тебе честь какая за это будет, тебя честный за это накормит? То-то и дело! А случись что, ты первый подсеешь на меня, ляпать пойдешь. Я к тебе душой, а ты потом пойдешь, да звонить будешь...

Даже слезы показались на глазах у нервного, наивного и впечатлительного Рябинина.

— Как вам не стыдно, — воскликнул он, — за что вы так обо мне говорите? Я вас никогда не забуду — помилуйте, разве можно? Если бы меня на куски рвали, то на вас бы не сказал.