Каин и Авель

Внешностью Егор Созонов был точной копией своей матери, маленькой вятской крестьяночки, пленившей молодого Сергуню Созонова своей беззащитностью и нежным взором чуть раскосых темных глаз. Тот же высокий лоб, широкие дуги бровей, узкая кость и несокрушимый дух, заставивший ее пойти супротив всей семьи. Не побоялась Акилина гнева отца-матери, отдала свою первую и последнюю любовь крепышу Созонову, хотя многие деревенские парни глубоко вздыхали, глядя вслед стройной тонкой фигурке с двумя ведрами на коромысле.

Сергуня был из бедной, малоземельной семьи, но основателен до крайности и в своей основательности продумал в жизни, казалось бы, все до мелочей — от тайной женитьбы до смерти в кругу домочадцев. Он даже домовину себе изготовил, тоже дубовую. Иногда примеривался к ней, ложился; один раз — Господи, прости душу грешную! — заснул и проснулся в полной уверенности, что уже отдал Богу душу.

И действительно, жизнь удалась: из простых тягловых лесорубов он стал уважаемым человеком, членом «обчества», оплотом царя и государства. Вот только не захотел сын идти по стопам отца. Все дело в энтой учебе! Она, проклятая, сгубила сынка. Не надо было разрешать ему идти в университеты, последнее это дело для крестьянина, неискушенного в ловушках сатанинских. Обольстили его злые люди, нашептали всякой дряни, соблазнили развратом бездуховным.

И вроде бы самая пора отрезать ломоть, да как отцовской рукой резать по живому?! Не смог Сергей Лазаревич отбросить сына, закручинился и смирился с его иной судьбой. Пути Господни неисповедимы, кто знает, куда они заведут Егорушку? Вдруг одумается, станет иным, вернется, как блудный сын из Писания; и тогда зарежут они с матерью жирного тельца, созовут всех Созоновых на пир и забудется, как дурной сон, семейное смутное время и извилистые пути греха, по которым плутал отступник. Ибо помрачение это и соблазн греховный — присвоить себе Божескую силу наказывать людей.

А пока отец с печалью наблюдал за иконописным лицом сына.

— Уезжаешь... — не прося ответа, вымолвил кряжистый Созонов-старший.

— Уезжаю, — просто молвил сын.

— А куда? — не выдержав, спросил отец.

— Правду искать, — так же коротко ответил сын.

— Дома, значитца, для тебя правды нет! — закипая, встал из-за стола Созонов-старший, но сам себя охолонил: не дело расставаться с сыном, ругаясь и матерясь. Не в лесу, чай, с работниками.

— Прощайте, батюшка. — В доме Созоновых по старинке младшие величали старших на «вы». — Простите, если что не так...

— И ты меня прости. — Созонов взял припасенную для такого случая икону со святым Егорием и окрестил ею сына. — Господь с тобой, Егорушка! Помни Спасителя нашего и нас не забывай. Ежели что, мы завсегда ждем тебя дома. Почему в простом платье?

— Так надо. — Созонов-сын трижды поцеловал икону и приложился к отцовской руке. — Я напишу вам из столицы.

— С матерью простись. — Созонов-отец тяжело вздохнул, отвернулся, смахивая непрошеную слезу, и махнул рукой. — Ступай, ступай же!

Акилина Логиновна ждала сына в прихожей, куда служка вынес сундучок с нормальным господским платьем и домашней снедью на неделю пути. Отчего-то Егорушка захотел ехать в столицу под видом извозчика, взял для этого из отцовской конюшни неказистого, но самого крепкого конька, самые добротные санки и приоделся точно извозчик-ванька — в армяк, подпоясанный широким кушаком, ватную шапку-цилиндр и теплые валяные сапоги с красными калошами.

Она уже давно не понимала того, что говорил и делал сын, — его убеждения находились далеко вне ее маленького и добротного мирка. Одно она знала точно: ее Егорушка — самый добрый и честный сын на свете. И что бы ни говорили вокруг злые люди, все было неправдой. Правду знало ее сердце, а материнское сердце не обманешь.

Вот и сейчас ее кинуло в жар от мысли, что видит сына в последний раз. Тихо заплакав горючими слезами, она припала к Егоровой груди, вцепилась в армяк и запричитала:

— Не пущу! Не пущу!

Егор осторожно высвобождал одежду из рук матери, но, отняв одну руку, она еще крепче цеплялась второй. Казалось, что восьмирукая индийская богиня ожила в простой вятской женщине.

— Не пущу... — всхлипнула мать в последний раз и отпустила.

Егор поцеловал мать в знакомый до морщинок высокий лоб, в закрытые веки, из-под которых соленым ручейком сочились слезы, и быстро вышел.

Конек уже бил копытами, чуя длинный веселый путь. Светило солнце, снег был утоптан и тверд, дорога укатана. Погрузили сундучок. Егор Созонов перекрестился на ближайшую маковку церкви Варвары-мученицы, вскочил на облучок и лихо, почти по-настоящему взмахнул кнутиком.

— Пошел! — крикнул он коньку.

Тот удивился незнакомому голосу, но пошел и взял бойко. Чуть кренясь на повороте, санки выскочили за родные ворота и покатились к тракту.

Созонов укутался в чистый, свежий тулуп и радостно засмеялся — так хорошо и морозно было на дороге, так резво бежал застоявшийся за зиму сытый конек. Господи, ну что за прелесть эта простая трудовая жизнь!

* * *