Каирский синдром

А тогда — тогда я читал бесконечные книги в громадной пустой квартире на девятом этаже, в Наср-сити, 6. За окнами — пустыня, уходящая к небу, и быстро опускающиеся сумерки. Строчки плывут перед глазами. А они все нагромождают фразы. Скучно, господа!

В момент захода солнца понял: важен только момент. Только момент, только состояние: «Сидели, свертывали цыгарки», «рвануло над пятым бастионом», «обдала теплая волна». Was noch?

Пометил в тетради: «Ситуации. Зима. Америка. Германия. Говно. О соцреализме. Обо всем как есть. По темам. Разобраться».

Одна из назревающих осенью 71-го социокультурных тем — видеомагнитофоны. Я прочитал в «Нувель Обсерватер» о предстоящей технической революции: готовится массовое внедрение чуда техники — видеомагнитофонов.

Сегодня это кажется смешным, тогда же звучало фантастично.

О своем недоверии мне рассказал переводчик Руслан Гамидов. Азербайджанец, сын покойного генерала МВД.

Я угостил его сигаретой «Ротманс»: мы сидели на терраске кафе в Наср-сити, 3: мимо проходили сисястые хабирские жены. Трахнуть одну из них он как азербайджанец почитал за честь. Но меня такая возможность пугала.

Я говорю трагически:

— Руслан, готовится информационная революция. Запускается производство видеомагнитофонов. Ты сможешь смотреть и записывать кино у себя дома.

Руслан выслушал, мрачно сказал:

— Много знаешь. Много пиздишь. А сердце у тебя жесткое, нераскрытое. Ты не знаешь, что такое трагедия. Когда отец погиб на спецзадании, я почувствовал себя таким покинутым! А ты — о каких-то видео. Любить надо людей.

Ну что ж, я понял, что беседу надо заканчивать.

По пути домой купил у продавца постер — Рокуэлл Уэлш в купальнике. В гелиопольском кинотеатре «Норманди» я видел ее в фильме, где она облила насильника бензином и подожгла.

Постер повесил над дверью. Ничего, хороший постер. Она там улыбалась белоснежными зубами, раздувая накачанную грудь.

ВИВА АС-САДАТ!

(дата неразборчива)

Еще я вспоминаю: площадку на Мукаттаме, сгущающиеся сумерки над Каиром, посвистывание и треск транзистора, который настраивается на каирскую волну.

Голос Садата. Мягкий, басовитый, банальный:

— Ана ракиб фи-ттайара, будаххину-шшиша уа буфаккир фи мауду’ ассалям (я сижу в самолете, курю трубку и думаю о проблеме мира).

На улицах Каира потягивают кальяны безмятежные бауабы в галабиях, поддакивают, одобряют. Уважение к раису у них в крови. Портреты Садата — повсюду: с шишкой на лбу. Считается, что этот человек — политический оборотень. Но разве в политике таких не большинство?

Летом 42-го неизвестный никому лейтенант Анвар Садат по личной инициативе направился с миссией к Роммелю. Худой смуглый египтянин с еле заметной черной шишкой на лбу. В планшетке лежало предложение — объединить усилия против англичан, создать прогерманское правительство в Египте.

Обходными тропами он пробирался в район боев под Эль-Аламейном.

На выезде из Александрии его остановили британские патрули, за шкирку доставили в контрразведку. Допросы продолжались долго. Садат сказал всё: англичане его отпустили в обмен на подписку. Он стал внештатным информатором и долго потом просыпался в холодном поту, боясь, что его разоблачат.

Для легенды — его разжаловали, посадили в тюрьму, разрешили бежать. В 45-м он был восстановлен в армии по амнистии.

Он долго слыл соратником Насера: ходил ласковый и неприметный, клялся в дружбе Советскому Союзу. В Москве были очень рады, когда он стал президентом.

Потом пришло известие, что Садат обезвредил всех друзей Советского Союза: в армии, МВД и парламенте. Стал говорить о дружбе с Америкой, о «политике открытых дверей».

Доверчивый египетский народ со всем этим был согласен: все так же сидели на улицах аксакалы, дымили кальянами, одобрительно кивали.

После подписания Кэмп-Дэвидского договора с Израилем Садат начал пить. Вернее, стал пить больше. Его любимым напитком была водка. Он свято верил, что она не оставляет запаха.

Приходил утром на совещания с остекленевшими глазами, застегнутым на все пуговицы, в маршальском кителе, в двенадцать уезжал на обед и снова лез в холодильник. Однако темная шишка на его лбу росла — свидетельство исправных молений на коврике.

Жена — полуангличанка Джихан, для домашних Джигги, — смотрела с изумлением на эти новые привычки. По вечерам с бокалом водки Садат садился в кинозале и, подобно Сталину, смотрел голливудскую классику — Фреда Астера, «Унесенные ветром» и т. д. Неизменный кальян дымился у его ног.

Стадион Наср-сити, 6, октября 81-го. Парад. Садат сидит на трибуне в причудливом маршальском мундире, с жезлом в руке. Вокруг руководство страны.

Из крытого грузовика выскакивает кучка солдат, их ведет лейтенант Исламбули. Они бегут к трибуне, стреляют из «калашниковых», бросают гранаты. Садат почему-то встает — навстречу пулям. И падает, держась за шею. Остальные прячутся под скамейки. Истекающего кровью Садата по требованию жены доставили не в госпиталь, а на виллу, где он через час скончался.

Стоп-кадр.