Каисса

– Да не чувствую я спокойствия хорошего, Алексий, – сказал Панин. – Сижу, зверобой пью. Он дарит, конечно, спокойствие. Либидо нормализует. Да и Кинг дополняет картину сумеречного леса и стрекотания кузнечиков.

– Это вертолеты, – поправил Платон нервно.

У Девонского то тряслись поджилки, то прихватывало живот, то мокрели руки, то какой-то ледяной ветер проходил по пенькам волос. «Варф» же был непроницаем. Да и Леша пребывал в каком-то восторженном настроении. Словно на приключение пришли, а не на дело.

Начался приступ панической атаки. Все тело дрожало, сердце даже не стучало, а вибрировало, бешено и отчаянно. Девонский почувствовал вкус смерти, ею запахло в воздухе. Пронеслись мысли про реинкарнацию. Платон не знал, каково это – умирать. Но было ощущение, будто знал, будто это уже случалось раньше. Он верил, что это происходит именно так. Заломило спину, силы покинули совсем, мышцы будто сдувались, испуская слабое шипение, как проткнутый мяч. Платон сидел, вытаращив глаза и обливаясь потом, ощущая холод. Пришлось приложить немалые усилия, чтобы просто отхлебнуть из чашки, дышащей ароматом свежескошенной травы, и почувствовать горечь напитка с ниточкой медовой сладости.

Глубоко вдохнул. Выдохнул.

Не помогло.

Такие приступы случались все чаще. Платон понял, что в будущее уже не вернется. Не хотелось, не стоило. Сейчас он отдавал все свои силы, чтобы отыскать Карпова и заработать деньги, двадцать пять миллионов. Самому Девонскому они уже не понадобятся, но пусть хоть молодой, еще не растративший все ресурсы Платон образца тридцать пятого поживет. Пусть проведет жизнь иначе.

– Я же надкусанный жизнью человек, – неотрывно глядя в глаза Девонского своим затуманенным взором, произнес Варфоломей. – Я всегда нервничаю. Я вообще за лето сюда первый раз вышел. Вторая супружница моя буквально силой выставила. Говорит: «Кеша, чего ты за своими бумажками сидишь – посмотри, какой чудесный теплый летний день. Иди гуляй». Только по мирскому имени называет. Иннокентий… Вычурное имя, вы не находите? К счастью, оно осталось только на страницах паспорта, которому не нашлось места в моей новой жизни.

– У Варфа две жены, – пояснил Леша. – И детей… Сколько?

– Восемь. Наше продолжение в этом бренном мире. По каким бы обычаям нас ни хоронили, подлинное упокоение наше – в нейронах их разума.

Раздалась автоматная очередь, совсем близко. Платон вздрогнул. Варфоломей с чавкающим звуком впился в глиняный край своей кружки.

– В общем, тревожит меня что-то. Гложет. Вот веришь, Платон, вышел на крыльцо – и делать нечего. Не может тишина приносить покой! В работе, в состоянии потока – вот где покой настоящий. Согласен?

– А кем вы работаете? – спросил Девонский.

– Варф – крутой юрист! – ответил за мужчину фотограф. – Такие тут дела мутит – мое почтение.

– Это первая супружница, тогда еще единственная, настояла перебраться в Обитель. Говорила: «Кеша, уедем. Нервный ты стал со своей работой. Нужен островок спокойствия в этом мире. В Обителях люди целину осваивают. Уходи из профессии! Будем хлебушек выпекать. Природа, естественность». Очень не хотела всего этого – с чипами, цифровизацией. А я так любил культуру яппи. Там все понятно, регламентировано, прозрачно. И мошек нет. Ну вы понимаете…

Платон вежливо кивнул. Хотя ничего не понимал.

– Забавно, конечно, что из профессии-то ты в итоге не ушел, – сказал Леша.

– Мы как из Хабаровска сюда перебрались, оказалось, что востребовано мое предназначение здесь.

– А зачем Обители юристы? – спросил Платон.

– Ну как – зачем… Школы местные должны быть аккредитованы. Больницы должны иметь государственную лицензию. Вся фермерская продукция – по СанПиНу. Живем мы в лесу – это значит, пожарные проверки пройди. Мы же не захолустная коммуна. Не амиши какие-нибудь, которые женятся на сестрах. Не реднеки американские. Все цивилизованно здесь. Так что трудиться приходится в два раза больше, чем за стенами Обители трудился.

Платону вспомнилась байка про юношу, который всю университетскую жизнь сидел на стуле с гвоздем и страдал от этого. А когда пошел работать, то вбил такой же гвоздь в рабочее кресло…

В воздухе разнесся колокольный звон. Варфоломей блаженно улыбнулся и подошел к краю крыльца. Как будто смотрел куда-то вдаль, хотя на деле пялился в кирпичную стену соседей.

– По ком звонят? – спросил шепотом Платон у Алексея.

– Не знаю, тут целый язык колокольного звона у них. Наверное, что сейчас десять вечера.

– А ты говорил, тут сексуальных девиаций нет. Вон – многоженство процветает! – продолжил Платон гневным шипением. – А еще смотри, какой тощий, – наверняка голодают тут!

– Нет, у меня глисты просто, – ответил Варфоломей.

Платон покраснел от стыда. И с отвращением поставил чашку на стол.

– Да. Тут все не то, чем кажется, – добавил Панин, улыбнувшись.

Повисло неловкое молчание. Ветер принес облачко теплоты с едва заметной ноткой порохового аромата.

– Варфоломей, а какова вероятность, что ваша тревога сейчас связана с тем фактом, что Обитель в данный момент штурмуют силы правопорядка? – спросил Платон.