Как было — не будет

Вика кладет письмо на лоб и стонет от тоски и одиночества. Если бы у нее был профиль, она бы не лежала сейчас и не стонала. У нее просто не было бы для этого времени. У человека с профилем впереди цель. У Вики впереди длинных полдня и такой же длинный вечер. У Галки спектакль, и она придет не раньше одиннадцати. Вика поднимается, берет в ящике письменного стола рубль и отправляется в кино. В очереди у кассы на нее оглядывается парень в замшевой куртке, шепчет товарищу, и тот тоже оглядывается. У товарища усики и томные круглые глазки.

— Девушка, — говорит он, — почему вы там стоите, мы же были за вами?

Вика хмурится и отворачивается. Они берут билеты и ждут у двери. Вика понимает, что ждут они ее, и идет к двери, соорудив на лице каменное равнодушие.

— Ничего особенного, — говорит ей вслед один.

— Зеленый помидор, — добавляет другой.

Она знает, чем можно убить первого: «Курточку вчера купили? Между прочим, замша выгорает на солнце». Но связываться с такими типами, когда ты одна, опасно. Вика выходит на улицу и смотрит в лица выходящим из кино людям. Девочка с длинными волосами не идет, а плывет. Ее толкают, закрывают плечами, а она, как лодка, выныривает и плывет дальше. Вика смотрит ей в лицо и решает — хороший фильм.

Вечером она говорит Галке:

— Все плачут, все переживают, а у меня ни в одном глазу.

Галка видела фильм.

— Это у тебя возрастное. Пятнадцать лет — самый жестокий возраст.

Вика замирает от обиды.

— У меня перспективный возраст, — упавшим голосом говорит она.

Галка сидит перед зеркалом, льет на вату лосьон и вытирает лицо. Вика разбирает постель, раздевается, ложится и смотрит на худенькую Галку в зеленом, шелковом халате, на ее большую, в колючках бигуди голову. «Похожа на кузнечика, — думает Вика. — Такой милый, зеленый кузнец».

— Галка, — говорит она, — разве я виновата, что мне их не жалко?

Галка не отвечает.

— Галка, если они любили друг друга, то почему не поженились?

Галка еще немного молчит, потом отвечает:

— Чем умней люди, тем сложней жизнь. У дураков все просто.

Вика поднимает брови и снимает халат. Потом говорит:

— А я считаю, что наоборот.

— Что наоборот?

— У дураков все сложно. Этот физик из картины — дурак. У него на полу шкура белого медведя.

— При чем здесь шкура?

— Он же не охотник. Шкура на полу должна быть или у охотника, или у дурака.

Галка щурится и смотрит на Вику внимательно.

— А ты умеешь наблюдать. Ты это верно подметила. Шкура белого медведя должна быть у охотника.

Вике хочется спросить, как Галка стала режиссером, какой у нее в детстве был профиль, но Галка потушила свет и сказала в темноте:

— Спи, подросток.

Утром Вика увидела из окна Толика. Он шел по двору с рюкзаком в руке. Ремни рюкзака тащились по асфальту, ворот рубашки расстегнут, и даже издали видно, как он загорел и похудел. Вика открыла окно и крикнула:

— Толик, у тебя уже кончилась практика?

Толик остановился, задрал голову и помахал рукой:

— Привет соседям.

Вика подождала, пока он взберется на свой этаж, и позвонила по телефону:

— Толика можно?

— Толик только что приехал, дайте ему время стряхнуть с себя пыль.

И тут же голос Толика, громкий, тревожный:

— Кто говорит?

— Вика.

— А, Мадонна… — В голосе Толика послышалась досада: — Ну, что новенького?

— Ты новенький.

— Ну, ладно, я через полчасика загляну.

Он не заглянул, прошагал по двору в нейлоновой, сверкающей на солнце рубашке; Вика видела, что волосы у него мокрые после душа.

Вечером она опять ему звонила. Соседка брала трубку и, подвывая, как сирена, тянула: «Я слу-у-у-шаю». Вика басом останавливала ее: «Зоомагазин?» Потом ей надоело звонить этому бездарному, с затертым лицом Толику, и она позвонила Красильниковым:

— Добрый вечер…

— Добрый вечер, Вика, — ответила мадам.

У Вики был план: «Добрый вечер. Не беспокоят ли вас мышки? Наше бюро добрых услуг выдает на прокат смелых и находчивых котов». Но мадам спутала все планы.

— А мы, Вика, только что говорили о тебе.

— Обо мне… — Вика не знала, что говорить, в голове крутились всякие подлые словечки «по-испански?». «Вы говорили обо мне, надеюсь, по-испански».

— Если ты ничем особенно не занята, может быть, ты придешь к нам?

— Я приду, — ответила Вика.

В большой комнате Красильниковых было темно. Светился большой экран телевизора. Когда Вика вошла, Сергей Платонович зажег свет и выключил телевизор. Вика присела на кончик стула и посмотрела на мадам.

— Если разговор этот будет тебе неприятен, — сказала мадам, — ты сразу скажи. Главное мое правило — ничего не навязывать людям.

— Я скажу, — с достоинством ответила Вика. Она посмотрела на Сергея Платоновича и увидела, что тот сидит втянув голову в плечи, изредка, из-под бровей, поглядывая то на Вику, то на жену. Мадам сидела прямая и значительная, смотрела поверх Викиной головы.

— Нам, Вика, не нравится твой образ жизни… — Мадам замолчала, словно напоминая Вике о ее праве прекратить разговор. Вика поджалась, в глазах блеснула обида, но смолчала. — Мне и Сергею Платоновичу непонятно, как человек в таком цветущем, комсомольском возрасте может так бесплодно проводить дни своей жизни.