Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Не менее интересными (для меня) были и женщины, участницы «кефирных оргий». Отбывала там свой срок прекрасная актриса Быстрицкая, великолепная исполнительница главной роли в «Тихом Доне». Красивая, как мне показалось, умная, тонкая и образованная женщина. Только в жизни уж очень непохожая на русскую красавицу, которую она сыграла в «Тихом Доне». Меня с ней познакомил тот же Бурлацкий, он всех знал и со всеми был на «ты». Мы вместе (втроем) гуляли по парку, и мадам Быстрицкая меня все время подробно расспрашивала о моей работе, об армейской службе, о моей семье. Даже о моих научных трудах, о которых здесь, в Малеевке, мне не хотелось думать настолько, что я не мог вспомнить некоторых названий моих опубликованных книг, что она принимала за кокетство. Отвечая на вопросы Быстрицкой, я изображал из себя этакого стареющего бретера, которому все нипочем. Врал, как никогда не врал ни до, ни после. Одним словом, развлекался, как мог.

Через несколько дней Быстрицкая уезжала в Москву. За ней уже пришла машина, и она, выйдя из санатория в сопровождении сразу двух кавалеров, вдруг увидела меня. Оставив своих кавалеров, она подошла ко мне и довольно резко сказала примерно следующее: «Я собираюсь играть в пьесе (или фильме) о научных работниках, я должна была вживаться в образ. А вы мне морочили голову». Правда, потом, сменив гнев на милость, разрешила на прощанье поцеловать руку. Я не жалел о содеянном: уж очень хороши были прогулки, да и роль, которую я исполнял, увы, только в Малеевке. И то на словах.

Была там и некая литературная дама, которая называла себя писательницей. Как говорил Бурлацкий, вроде бы и неплохая, но чисто дамская писательница. Познакомил меня с ней тот же Бурлацкий. В отличие от Быстрицкой, разговаривать с ней было не очень интересно. Но она была навязчивой и бесцеремонной. Ко мне пару раз приезжала Тоня. Я ездил в Дорохово ее встречать на своем «жигуленке», мы гуляли, старались никому не попадаться на глаза и побыть подольше вдвоем. И вот тут-то эта самая литературная дама становилась особенно активной. Более того, оба раза она под каким-то предлогом садилась ко мне в машину, когда я уезжал провожать Тоню, когда присутствие третьего было особенно неуместно. Одним словом, она меня раздражала, и я был не рад, что Федор Михайлович меня с ней познакомил.

Я сидел за одним столом с Колей Доризо, в трезвом виде очень милым и приятным человеком. Он спрашивал эту литературную даму: «Ну, чего ты пристаешь к Моисееву. Ты что, не видишь, что к нему приезжает жена – молодая и симпатичная женщина? Зачем ты ему нужна?» По словам Доризо, она ему ответила примерно так: «Ну, я тогда буду говорить, что спала с самим Моисеевым». На это Коля резонно ответил: «А ты и так говори». Да, этот мир был для меня совершенно чужим…

Тогда в Малеевке я впервые окунулся в советское гуманитарное общество или, как было принято говорить, общество «творческой интеллигенции». Я глядел на них и старался особенно не вмешиваться в разговоры, больше слушал, и мне становилось грустно. Ведь они-то и представляли русскую культуру!

Как вся эта малеевская публика была непохожа на тех людей, с которыми я обычно проводил время! И диссидентствующие «интеллектуалы», и вполне благополучная советская «творческая интеллигенция» были так мало похожи на ту интеллигенцию, которую я знал и по детским воспоминаниям, и по встречам с русской эмиграцией первой волны.

У нас в Советском Союзе были отдельные писатели, отдельные художники и композиторы, но не было гуманитарной среды. Не было (или было крайне мало) настоящих историков, литературоведов, способных с абсолютной искренностью проповедовать собственную точку зрения, пусть даже ересь, но собственную! А ведь культуру России придется восстанавливать, возрождать, а может быть, и создавать заново. Но не с этой же малеевской публикой! Без гуманизма, без гуманистического сознания нация выжить не сможет. Уже сейчас она корчится в судорогах. Но ждать, что ей снова помогут обрести душу гонимые галичи или благополучные и обласканные партией и правительством литературные дамы – более чем глупо! А настоящая гуманитарная интеллигенция разогнана, изгнана, уничтожена в двадцатые и тридцатые годы и добита на фронтах Великой Отечественной войны. Наша новая волна, так называемые шестидесятники, не дотягивали до нужной планки.

Эти наблюдения и те размышления, которые они вызывали, заставляли меня особенно ценить инженерный и научный кружок, моих бывших альпинистов, с которыми я проводил свободной время. Я думал о том, что именно из этого круга людей, вероятнее всего, поднимется новый слой русской интеллигенции. И гуманитарной в том числе. Поднимется! Но пройдет не одно поколение, пока начнется новый взлет.

Накануне новой метаморфозы