Как это сделано. Темы, приемы, лабиринты сцеплений (сборник статей)

Семантическая желательность такого неправильного присоединения очевидна. Оно наводится — натурализуется — аналогией с близкими по смыслу глаголами оперировать, манипулировать, распоряжаться, жонглировать и некоторыми другими, законно управляющими творительным инструмента. Скрещивая — грамматически неправильно, но семантически естественно и потому почти незаметно — эгалитарное взаимодействовать с откровенно командными, манипулятивными глаголами этой группы, Лимонов повышает экзистенциальный статус лирического «я» стихотворения, его власть над собой и окружением, а заодно и собственный поэтический статус как мастера слова, новатора, языкотворца[439].

То, что аграмматизм этого управления ускользнул от моего придирчивого внимания, заточенного как раз на языковые эффекты, думаю, объясняется, помимо прочего, общей читательской и исследовательской склонностью перескакивать через очевидные, как бы сами собой разумеющиеся, черты текста в честолюбивых поисках его более изощренных секретов. Наряду с рассмотренным неграмматичным управлением, еще одной такой очевидной до незаметности чертой глагола взаимодействовать является то, что можно назвать его априорной «непоэтичностью».

Это очень длинное — шестисложное! — деепричастие с трудом умещается в строке и, будучи много длиннее своего короткого зависимого (двумя), вызывающе крупным планом «торчит» из нее. Вызывающе оно и по смыслу — в силу типично прозаических, инженерно-технических, военно-организационных и т. п. коннотаций[440]. И конечно, его «непоэтичность» хорошо встраивается в общую структуру стихотворения, последовательно провокативную и с морально-психологической точки зрения. (Ни о каком альтруизме а ля «Я вас любил…» тут говорить не приходится.)

Но действительно ли употребление этого глагола бросает вызов поэтической традиции — является неграмматичным и в этом смысле?

И да и нет. Новаторский отход от традиции налицо, доказательством чего может служить полное отсутствие глагола взаимодействовать в поэтическом подкорпусе Национального корпуса русского языка и в соответствующем томе фундаментального «Словаря языка русской поэзии XX века»[441]

. С другой стороны, нарушена лишь поэтическая практика, а не какой-либо эксплицитный запрет, что делает нарушение не столь радикальным — смягчает и натурализует его.

9. Напряжение между правильным поведением/речеведением и неправильным интересно проецируется в сферу версификации. Рассматриваемое стихотворение, как часто у Лимонова, колеблется между метрическим стихом и свободным, между рифмовкой и ее отсутствием, между равностопностью и разностопностью строк.

«Я в мыслях подержу…» написано вольным ямбом, что же касается рифмовки, то ее развертывание образует особый уровень лирического сюжета.

Из нерифмованного хаоса постепенно возникает рифмовка, которая, достигнув максимальной правильности, снова идет на спад. В строфах I–II встречаются лишь отдельные внутренние рифмы (подерЖУ/отпуЩУ) <…> которые затем развиваются в приблизительные или точные, но бедные рифмы (

отпуЩУ/подношШУ — лЮбУЮсь/ рассмотрЮ). Первая богатая рифма (гЛАЖУ/изЛАЖУ) появляется как бы незаметно, ибо ее составляющие разнесены по разным строфам; и, наконец, строки 12–15 образуют правильное четверостишие с чередующейся рифмовкой (помОЖЕТ — двУМЯ — кОЖЕ — лЮБЯ). Далее рифмовка ослабевает <…> стихотворение заканчивается компромиссным примирением двух принципов: холостая предпоследняя строка [на удалилось] иконически вторит провалу контакта с «другим», а финальная рифма [собОЙ

] удостоверяет самодостаточность лирического субъекта[442].

Использование рифмовки в качестве иконической проекции «успеха, взаимности, единения (пусть с самим собой)» — ход вполне естественный, вытекающий из конститутивных свойств рифмы. И Лимонов охотно к нему прибегает, причем с тем бóльшим эффектом, что рифмовка у него, как правило, факультативна и потому значима.

10. Рассмотрим с этой точки зрения его «Послание».