Как я был «южнокорейским шпионом»

Отнюдь не всегда надежды, возлагаемые оперативниками на сокамерников, оправдывались. Например, в самом начале третьего процесса, в конце 2000 года, меня от спокойных и грамотных соседей – майора спецназа ВДВ Константина Мирзоянца и начальника УБОП по Тверской области подполковника Евгения Ройтмана – перевели в камеру к крайне неуравновешенному и неуживчивому, ранее неоднократно судимому Сергею. Он обвинялся в многочисленных убийствах. В силу особой опасности преступлений, а также взрывного характера, его даже из камеры всегда выводили в наручниках. Предполагалось, очевидно, что новая обстановка добавит мне «нужного настроения».

И действительно, он встретил меня весьма настороженно и колко. Было тяжело после всех волнений, связанных с судом и выездами из изолятора, возвращаться в камеру, где невозможно расслабиться. Но по мере общения мы постепенно нашли общий язык. Уроженец маленького приволжского городка, не лишенный природной смекалки и любознательности, он часто просил меня рассказать о «Карелии», имея в виду Корею, и с удовольствием слушал. Сам же, как более опытный в тюремной жизни, взял на себя роль моего своеобразного покровителя.

Помешанный на чистоте, ухаживавший часами за своей одеждой, Сергей каждый раз перед выездом на суд по своей инициативе чистил щеткой мой пиджак, приговаривая, что человек всегда должен быть опрятным и что появиться в суде в костюме с ворсинками от пуховика – значит унизить себя перед ментами.

Однажды, когда у меня неожиданно отобрали очки, он счел необходимым вмешаться и объяснить вертухаям на понятном им языке, что он думает по этому поводу, закончив свои пояснения криком в открытую кормушку:

– Думаете, можно издеваться над безответным человеком?! Я вам моего дипломата не дам в обиду!

В целом же общение с соседями по камере, если отвлечься от скрытой деятельности большинства, о которой я не забывал, но на которой по причине отсутствия возможности проговориться и не зацикливался, было обычным общением людей, находящихся в экстремальных условиях тюрьмы, познающих друг друга, но в силу различий прежнего жизненного опыта не всегда достигающих взаимопонимания.

Мы разговаривали на разные темы. Слышал я и браваду – подумаешь, мол, несколько лет тюрьмы вместе со своими пацанами, зато я ездил и буду ездить на БМВ – как правило, все представляются большими знатоками современных «крутых» автомобилей и владельцами машин класса не ниже «Бэшки» – и теперь уж меня не поймают, я теперь стал умнее. Слышал и сожаления о своей бестолковой жизни вперемежку с безысходным намерением продолжить ее и в дальнейшем.

– Ты знаешь, – говорил мне с тоской Миша, в свои 28 лет уже трижды судимый и проведший в заключении больше десяти лет, – я с тобой в камере нахожусь уже больше времени, чем жил с женой. Вот я вижу, ты волнуешься, переживаешь, а я лежу сытый и думаю: все вроде бы идет как надо. Ты говоришь, что у тебя нет знакомых, которые бы сидели, а у меня, наоборот, нет таких, которые бы не сидели.

За полгода до того, как его в очередной раз закрыли, он женился, у него родился сын, которого он хотел сделать хоккеистом или ментом, поскольку «и те, и другие имеют много денег». Сам он собирался «остановиться», когда получит не менее трех миллионов долларов – столько, по его расчетам, ему нужно было до конца жизни, чтобы на все хватило, включая регулярное потребление «винта», который «вовсе и не наркотик, а стимулятор активности». Если немного урезать свои потребности, рассуждал он, то хватит и двух миллионов. У него был план, как «получить» эти деньги.

– А работать ты что, никогда не собираешься? – спрашиваю я.

– Ну, если б мне платили тысячи полторы-две «зелени» в месяц, я бы, наверное, пошел. Вот жена моя работает после училища поваром в заводской столовой, а получает копейки.

– А что ты умеешь?

– Ну, например, умею делать мышеловки. Мы их делали на зоне в Коми последний раз. И вообще, еще в лагере на малолетке я окончил одиннадцать классов и даже собирался после освобождения поступать в институт, да потом раздумал.

Миша считал себя вполне образованным человеком. Когда мы играли в «балду» он с большим недоверием относился к используемым мною незнакомым ему словам и правописанию. Однажды я написал безобидное слово «пальто», и тут он взорвался:

– Ну тут-то ты меня не обманешь. Я точно знаю, что это слово пишется через «о». Оно проверяется словом «польта».

Миша регулярно встречался с женой и сыном. Свидания длились по нескольку часов, причем не через стекло и по телефону, а в отдельной комнате. Потом он рассказывал мне, как играл с ребенком. И в соответствии с законом, и в соответствии с практикой такие свидания предоставляют только осужденным, но никак не подследственным или подсудимым. Собственно мой сосед и отбывал наказание, зарабатывая себе «скощуху» соглядатайством.