Как я был «южнокорейским шпионом»

Чтобы побыстрее завершить процесс, судья отказалась от допроса почти половины свидетелей, выступавших на предыдущих процессах, в том числе и тех, которые были внесены в обвинительное заключение и допрос которых обязателен. Их, мол, нет дома и местопребывание неизвестно. В «бомжах», таким образом, оказался, например, член коллегии МИД, директор департамента Леонид Моисеев. Излишне говорить, что «свидетель М.» был выслушан судьей с большим вниманием.

Документы дела Комарова не зачитывала вслух, как положено, и тем более их не изучала, а просто листала папки, что-то бормоча себе под нос. Свидетельством этого является фальсифицированный ею протокол судебного заседания, который она потом составила и подписала. Так, например, 3 августа в непрерывном заседании, начавшемся в 10.30 и закончившемся около 17.00, она, согласно протоколу, огласила 33 документа общим объемом в 268 страниц. По некоторым из документов задавались вопросы и давались ответы. Кроме того, были допрошены два свидетеля, краткая запись высказываний которых составила 16 страниц текста. Очевидно, что такой объем работы за один день проделать невозможно. Только оглашение такого объема документов при быстром и непрерывном чтении должно занять не менее десяти часов.

В другие дни заседаний, если верить протоколу, материалы дела судом изучались примерно с той же скоростью. И уж совсем я был удивлен, когда прочитал, что в таком же темпе судья огласила и документы на корейском языке, срочно подучив, видимо, в свободный вечерок иероглифику.

На улице было жарко, окна в зале суда были открыты настежь — все уже давно забыли о «возможной утечке информации», о которой якобы пеклись ранее, устанавливая специальную аппаратуру. Уже Юрий Петрович Гервис вынужден был напомнить судье о необходимости поставить в коридоре судебного пристава, чтобы досужие любопытствующие не стояли у дверей и не подслушивали. По свидетельству жены, приезжавшей в суд почти на каждое заседание, в коридоре было слышно каждое слово.

Уставший за три года работы по моему делу и выведенный из себя поведением Комаровой, откровенно не слушавшей выступления адвокатов и открыто ведшей дело к обвинению, Юрий Петрович позабавил нас тем, что напомнил судье и прокурору о необходимости являться в судебное заседание в предписанной форме, пообещав, что сам придет на следующий день в шортах (закон не устанавливает форму одежды адвокатов). В шортах, конечно, он не пришел, но судья вынуждена была надеть мантию, и вид этой не по годам оплывшей женщины, безнадежно пытающейся бороться с жарой, а также прокурора в форменной рубашке с погонами и в фуражке, постоянно отирающего пот, давал хоть какое-то моральное удовлетворение.

Прокурор А. В. Титов был в целом несколько активнее, чем его предшественник, хотя в основном тоже молчал. Когда я начал было записывать его выступление в прениях (я регулярно вел записи в ходе заседаний), но после двух-трех фраз понял, что в этом нет необходимости, так как у меня была запись выступления Дубкова, а он лишь повторял уже сказанное ранее и обвинительное заключение. Как будто бы и не было новых судебных заседаний, выступлений свидетелей, доводов защиты. Похоже, что текст выступления был утвержден начальством раз и навсегда. Воинская дисциплина не позволяла «независимому прокурору» отступить от него ни на один шаг. Он попросил осудить меня на 12 лет — на максимальный срок, возможный после отмены первого приговора.

Уже утром следующего дня после прений сторон и моего последнего слова, 14 августа, в присутствии большого числа снимающих и пишущих журналистов, правозащитников и моих родственников, Комарова огласила приговор, в котором признала меня виновным по статье 275 Уголовного кодекса и назначила наказание с применением статьи 64 УК в виде лишения свободы сроком на четыре года и шесть месяцев с конфискацией имущества. Применение статьи 64 УК, позволяющей в исключительных обстоятельствах назначать наказание ниже низшего предела, она объяснила отсутствием у меня судимости, возрастом, состоянием здоровья, длительностью нахождения в условиях следственного изолятора, исключительно положительными характеристиками с места работы и за весь период нахождения в СИЗО, отсутствием по делу отягчающих обстоятельств.

Не вызывает сомнений, что приговор был написан не в совещательной комнате, а задолго до того, как его зачитали, и не самой судьей, по крайней мере не только ею. Невозможно себе представить, чтобы, закончив накануне заседание около 15.00, к 11 часам утра следующего дня, за 20 часов, судья, два народных заседателя и секретарь смогли осмыслить все судебное разбирательство, обсудить доводы «за» и «против», сформулировать и оформить результаты своих изысканий на бумаге в виде приговора. Ведь только в последний день выступили три адвоката, прокурор и я с последним словом. И каждое почти часовое выступление было насыщено аргументами, требующими изучения.