Как я была маленькая (издание 1961 года)

Мы были очень нарядны. Дима — в светлом матросском костюме, а я — в розовом платье, на голове — такой же бант. Этот бант пребольно ухватил меня за какой-то один волосок. Но, когда я хотела освободить его, тётя Наша остановила меня: «Кто хочет быть красивым, должен терпеть».

Кто хочет быть красивым!.. Да кто же этого не хочет? Хотела и я. Но, глядя на себя в зеркало, я видела, что даже розовый бант не помог мне. Вздёрнутый нос, непослушные волосы «с рыжинкой», как говорила наша Дарьюшка, а главное, до обидного маленький рост — всё это было не очень красиво. Какое сравнение с Юленькой Пташниковой! Я считала, что красивее её не найдётся, пожалуй, во всём свете.

— Да почему ты так думаешь? — спрашивала тётя Наша. — Ведь ты её вблизи даже не видела. Как следует не разглядела.

Пташниковым принадлежала большая фабрика материй. На вывеске магазина, где продавались эти материи, было написано: «Пташников и сыновья». Но этих сыновей никто никогда не видел, а Юленьку и её маму можно было видеть, когда они катались вдоль бульвара: только пыль летела или снег клубился из-под копыт серого рысака.

Юленька всегда была прекрасно одета, да это и понятно: ведь она могла выбрать себе любую материю в магазине «Пташников и сыновья». Шляпки у Юленьки были одна наряднее другой: зимой — бархатные, отделанные мехом, летом — кружевные, в цветах. Ну что за шляпки!

— А под шляпкой-то что? — допытывалась Дарьюшка.

Но что под шляпкой, я и сама толком не знала. Видела только светлые длинные локоны по плечам.

Да, так вот, значит, мы собрались на концерт.

Зал, где он происходил, был весь белый, точно выпиленный из сахара. С потолка свисала люстра, вся в хрустальных серёжках. Лампочки электрические. И насколько же они были ярче, чем керосиновые лампы, горевшие у нас дома! Мы с Димой не могли оторвать глаз от электрической люстры. И вообще мы не знали, на что нам раньше смотреть: то ли на люстру, то ли на эстраду, где стоял уже рояль, чтобы аккомпанировать на нём дяде Оскару, то ли на публику. Юленьки Пташниковой не было видно, но её мама, в кружевной пелерине и длинных белых перчатках, сидела в первом ряду.

— Как бы дети у нас не заснули, — беспокоилась мама. — Они ведь не привыкли так поздно ложиться.

Но нам было не до сна. Какой там сон!

Дядя Оскар вышел на эстраду так быстро, будто его вынесло ветром. Он глядел на публику, но никого не видел. И, когда я поклонилась ему из третьего ряда, он мне не ответил. На эстраду вышел и аккомпаниатор, худенький старичок.

Дядя Оскар положил скрипку на плечо, поднял смычок, и… я крепко зажмурилась от страха: что-то будет?

Но волшебный смычок сразу же запел так нежно и плавно, так легко и волшебно, что весь мой страх сразу пропал. Играй, играй ещё, милый дядя Оскар! Смотри, как все слушают тебя.

Вот девушка вся подалась вперёд на своём стуле, точно желая улететь к тебе на эстраду. Вот старый человек, сделав щиток из ладони, приложил его к уху, чтобы лучше слышать. Вот молодые люди, сидящие на хорах, приникли подбородками к барьеру. Тётя Наша закрыла лицо платком. И даже моя милая, но строгая мама вся светится добрым, счастливым выражением.

Тихо-тихо в зале. И только смычок, волшебный смычок, порхает по струнам… В конце первого отделения все просто из себя вышли от восторга и вскочили со своих мест.

— Бис, бис! — кричали все, прося повторить только что сыгранную вещь.

И дядя Оскар повторил её. Смычок будто танцевал на цыпочках, будто смеялся шепотком. Ах!..

— Как это называется? — спросила я.

— Это «Вальс-каприс», — ответила мама.

Я была поражена.

— Никогда бы не подумала, — тихонько сказала я Диме, — что каприз может быть таким замечательным!

— Это совсем не тот каприз, — сказала мама. — В музыке капризов не бывает. Это «каприс», на конце «с», — название музыкального произведения.

Но мне он нравился и с буквой «с» на конце.

— Бис, бис! — кричали все вокруг.

На эстраду полетели цветы и длинная белая перчатка, в которой, как мы потом узнали, была записка с приглашением на обед.

Бросила эту перчатку госпожа Пташникова, Юленькина мама. Но дядя Оскар на другой день обедал у нас, а не у них.

Среди концерта мне вдруг показалось, что мраморные колонны как-то заплетаются в воздухе, а люстра вся опуталась длинными лучистыми нитями.

— Она сейчас заснёт, — сказал надо мной чей-то голос.

— Вовсе нет! — обиделась я.

И тут же заснула так крепко, что даже не помню, как меня привезли с концерта домой, раздели и уложили в постель.

Утром я была очень сконфужена: стеснялась Димы. Но я успокоилась, узнав, что он заснул ещё раньше, чем я.

Четыре подарка дяди Оскара

Когда мы кончили обедать, дядя Оскар сказал:

— А теперь надо сделать так, чтобы эти тарелочки и кофейные чашки освободили стол. Он мне нужен для подарков.

По правде говоря, я уже перестала верить в них, хотя в передней, под вешалкой, лежал один из чемоданов дяди Оскара, не кожаный, а мелко сплетённый из соломы. Не из самых больших, скорее даже маленький, но всё же такой, в котором могли уместиться отличные вещи.