Как я изменил свою жизнь к лучшему

Пробираясь наверх через толпы людские, я больше всего боялся отстать и потерять из виду моего неожиданного Вергилия.

Благополучно покинув метро, миновав стоянку машин, наконец, мы достигли гранитного монумента Максиму Горькому. Он печально смотрел в убегающую даль Ленинградского проспекта и вовсе не выглядел мятежным соколом. В нескольких метрах, наискосок, в тени развесистой липы, на зеленой скамейке меня поджидал человек, больше похожий на создателя театра социалистического реализма, чем на основателя Московского Художественного театра. Настоящий Станиславский, подумалось мне, назначил бы встречу у Чехова…

– Бля буду, не знали, что ты – это ты! – как бы с сожалением повторил Константин Сергеевич Станиславский, немедленно мною переименованный в Алексея Максимовича Горького.

– Я – это я… – подтвердил я, уже без вчерашней уверенности.

Эпилог

Спустя девять месяцев после бегло описанных мною событий в молодежном театре на Фонтанке состоялась премьера моей новой пьесы «Уходил старик от старухи». Я сидел, как обычно, в последнем ряду (чтобы видеть все поле сражения!) и от переполненного сердца благодарил Алексея Максимовича (в прошлом Константина Сергеевича) за исчерпывающую рецензию прочтенного им черновика.

– Чо, клево! – прошамкал ворюга, тасуя колоду моих документов: паспорт, военный билет, водительские права, сберкнижку, членский билет Союза писателей СССР.

И еще эпилог

Я опять полюбил! Чуть не забыл сказать…

Экзамен

Мария Ануфриева, прозаик

Писательство помогло Марии преодолеть тяжелый период в жизни – она начала писать на следующий день после смерти мужа, оставшись одна с годовалым ребенком. Через несколько лет за ее плечами уже были два опубликованных романа, рассказы в известных литературных журналах, номинации на престижные литературные премии. Автор считает, что счастье живет в каждом человеке, просто иногда оно спрятано где-то очень глубоко. Только в себе можно найти точку опоры, чтобы перевернуть весь мир.

* * *

Как называется помада по-французски? Все время путаю: «руж а левр» или «левр а руж». Нет, последнее – это губа в красном.

Черт язык сломит…

Мои высокие отношения с французским языком начались в четвертом классе, когда в лингвистическом распределении на англичан и французов по физкультурному принципу «на первый-второй рассчитайсь» я попала в группу вторых – второсортных, какими считались принудительно изучающие французский в средней советской школе.

– Если есть учитель, кого-то же должен он учить. Если есть язык, кто-то должен на нем говорить, – рассудила директор в ответ на просьбы несознательных родителей научить всех детей говорить «по-аглицки».

Общаться на французском языке и находить понимание в суровом карельском городе удавалось с трудом.

– Чашка – une tasse, – вбивала нам в головы учительница.

Как-то после уроков вся наша французская ячейка ввалилась в гости к однокласснице.

– Мама, налей нам чаю в «юн тасс»! – блеснула она знаниями.

Мама затушила хабарик и осведомилась:

– А в ванну вам чаю не налить?

На Новый год мы учили стихи про Пера Ноэля, тогда как по стране уже вовсю развозил кока-колу всеми признанный за своего Санта-Клаус. Пятерки мы получали все больше по простуде, когда усиливался прононс. Хрипели как висельники, пытаясь изобразить картавую «р».

Сменив среднюю школу на гуманитарный класс в лицее, я получила еще больше французского в унисон гундящей маленькой группке «филолухов», как нас ласково называли преподаватели щедро секвестированных учебной программой точных дисциплин.

Вслед за получившим зеленый свет французским языком в моей жизни не замедлили появиться репетиторы. Первых двух или трех я помню смутно – они часто болели, отменяли занятия, а посему толк от них был невелик, а урон заметен лишь карману родителей. Я исправно учила грамматику, извлекала из гортани картавое «р» и даже пополняла свой тезаурус все новыми и новыми незнакомыми словами из толстого потрепанного словаря, отлично отдавая себе отчет в том, что они мне никогда не пригодятся.

Начав учить язык тогда, когда поездки школьников в другую страну для нашего северного города были чем-то мифическим, к окончанию школы я осознала, что теперь вопрос путешествия во Францию упирается только в заработную плату родителей, которую периодически прекращали выплачивать, но деньги на репетиторов все равно находились. Ни разу за это время я не мечтала о Франции, не думала о ней и не хотела там оказаться.

Франции для меня не существовало.