Как я любил тебя

— Сопляк!

Офице Пал бредет к станции. Возможно, там его ждет Маргита. Не знаю. А если не знаю, то не буду утверждать, будто знаю.

Нене Пичике наклоняется над Кривым Веве, который валяется на траве.

Маргита убежала. Офице Пал — тоже. Бояться больше некого. Я снова становлюсь храбрым и подхожу к Кривому Веве:

— Что случилось?

Кривой Веве пытается рассказать, но не может связать ни слова. Тогда я рассказываю нене Пичике, что произошло. Ничего не скрываю, но и не прибавляю от себя. Нене Пичике, однако, переспрашивает Кривого Веве:

— Все так и было, Веве?

— Точно так, нене Пичике, — шепчет Веве. — Точно так.

— И что тебе сделала дочка Гончу?

— Искусала мне шею. Сказала, что она волчица. Как волчица, она мне и грызла шею. Совсем перегрызла. Сам не знаю, как я жив остался.

— А ну вставай, посмотрим!

Бедный Веве поднимается на ноги. Его шатает. Он едва держится на ногах. Нене Пичике поддерживает его и при стеклянном блеске луны осматривает его шею. Долго он смотрит на его шею. И я смотрю на шею Кривого Веве. Тоже долго рассматриваю ее. А луна? Луна тоже на шею Кривого Веве смотрит. Мы не удивляемся. Многое нам довелось повидать. И луна не удивляется. Она видела куда больше, чем мы.

— Болит?

— Болит, нене Пичике. Просто сердце заходится. Кажется, что зеленые звезды вижу…

Шея у Веве искусана и изжевана, вся в крови и в синяках. Нене Пичике ощупывает ее.

— Отведем мы тебя домой, Веве, пусть тебе мать перевязку сделает. Наверно, она в этом деле понимает.

— Понимает, еще как, — соглашается Кривой Веве.

Мы идем. Спускаемся с холма. Переходим железную дорогу.

Санду-дурачок ругается с акациями. Он их всячески обзывает, колотит палкой. Нас он не видит и не чует. В нашем доме темнота. Доходим до дома Пэскуцу. Стучим в дверь. В ночной рубахе, растрепанная, босая выходит Папелка. Глаза у нее слипаются. Она зевает во весь рот. Она хочет схватить Веве за ухо и задать ему трепку.

— Где ты шляешься, паршивец?

Нене Пичике вмешивается:

— Оставь его. Он и так натерпелся. Зажги лампу да положи ему на шею примочку.

Тетя Папелка зажигает лампу. Мы вваливаемся в сени. Выглядывает и сам Пэскуцу. Проснулся и брат Веве, Джинджис.

— Что случилось?

Пичике показывает на шею Веве. Папелка и Пэскуцу удивляются куда меньше, чем я ожидал. Папелка спрашивает:

— Кто это тебя покусал?

— Волчица, — отвечает Веве. — Волчица меня покусала.

— Да ты в своем уме? Это не волчьи укусы, а человеческие.

— Перевяжи его, — уговаривает нене Пичике, — сначала сделай ему примочку. Потом мы тебе все расскажем.

— А из чего делать примочку?

— Из керосина.

— Где я ему керосин найду среди ночи? В бутылке ничего не осталось.

— Налей из лампы.

— А я-то спросонья и не сообразила…

Папелка находит свечной огарок. Зажигает его. После этого тушит лампу, отворачивает горелку и выливает керосин в плошку. Берет тряпку, макает ее в керосин, отжимает и прикладывает к шее Веве, прямо на укусы. Веве стискивает зубы и икает.

— Щиплет?

— Щиплет. Еле терплю.

— Терпи, чертенок, терпи. А то никак не угомонишься. Мало тебе дома. Мало тебе двора. Улицы тоже мало. Шляешься с этим сумасшедшим Дарие. Кто знает, где вы шатались и чего натворили?

Папелка мелет и мелет языком, словно мельница. Она честит на все корки Веве, то и дело сопровождая ругань тычками в бок. Честит она и меня. Я на нее не сержусь. Уж такова ручная мельница у Пэскуцу…

Лиха беда начало,Вовек бы не кончала.

Нене Пичике, человек добрый, как хлеб, и смиренный, словно святой, тоже терпит и стойко переносит все. Но Пэскуцу быстро надоедает ворчанье и брань жены. Он хмурится и резко обрывает ее:

— Перестань кудахтать, чертова курица!

Папелка умолкает. Смазав сыну шею керосином, она снова начинает бубнить:

— Хватит, наверное, шатун несчастный. Не сгорит твоя шея, хотя не худо было бы, чтоб сгорела. Поболит — может, успокоишься, не будешь мотаться по всем дорогам. Исчадье земли — вот ты кто! Душу ты мне вымотал…

Кривой Веве пожимает плечами. Он не плачет. Даже не стонет. По всему видно, что укусы, смазанные и натертые керосином, саднят и болят. Глаза у него полны слез.

— Ну, что же там было, как все произошло?

Вот теперь-то все будут смотреть только на меня и слушать меня одного! Настал для меня великий, неповторимый час. Я усаживаюсь на край постели, откашливаюсь, хмурю лоб и начинаю рассказывать все по порядку вплоть до встречи с нене Пичике. Что случилось потом — об этом пусть рассказывает сам Пичике. Папелка ничуть не удивлена. Не удивляется и Пэскуцу. Маленький Джинджис ходит вокруг брата и время от времени спрашивает:

— Больно?

— Больно, — отвечает ему Веве.

— Если тебе очень больно, значит, ты умрешь, как Четырехглазый.

— Не умру. Не собираюсь я помирать.

— Если ты умрешь, Веве, я буду есть и из твоей чашки. Из чашки Четырехглазого я съел почти две ложки. И теперь, как только вспомню, слюнки текут.

Папелка искоса смотрит на меня.

— Ты во всем виноват, Дарие. Из-за тебя все беды. Из-за тебя все напасти. Все-все из-за тебя.