Как я (на)учился жить без папы, лежать в больнице, любить маму и многому другому… Книга для мам и сыновей

Когда-то я размышлял о том, имеют ли мальчики право бояться смерти, или они должны быть как бесстрашные герои, которым все нипочем. Сам-то я хоть и не был трусом, но смерть, скажу честно, меня пугала. Сколько себя помню, я всегда боялся, что кто-нибудь где-нибудь умрет. Мне казалось, смерть преследует меня по пятам. У меня на глазах умирали животные, и это всегда ранило меня так сильно, что надолго выбивало из колеи.

Первой умерла бродячая собака, которая попала под машину. Тогда мне было, наверное, лет 7–8. Мы стояли с мамой на пешеходном переходе, как вдруг раздался ужасный визг. Это был визг собаки, угодившей под колеса проезжающего автомобиля. Она еще кое-как доползла до тротуара и свернулась в комок, продолжая громко скулить. Эти страшные звуки, которые издает умирающее существо, мне врезались в память надолго. Я и сейчас их слышу, когда рассказываю тебе эту историю. Мама стояла рядом со мной, крепко сжав мою руку. Ей было страшно и за меня, и за себя, и за эту несчастную собаку. Ее сердце, переполненное любовью и жалостью ко всему живому на земле (кроме пауков), в тот момент, наверное, разрывалось на части. Такой была моя самая первая встреча со смертью. Когда мы вернулись домой, я промолчал весь вечер, а ночью мне снились кошмары.

Потом умерла другая собака. На этот раз близкая и родная. Это был Кузя – пес, который жил у бабушки с дедушкой. Я его просто обожал. Мне рассказывали, что когда я только родился и большую часть времени проводил в кроватке или коляске, Кузя всегда лежал рядом на полу, будто охранял меня. Он любил меня, а я его. Не меньше, чем я, любили его и бабушка с дедушкой.

Сначала Кузя тяжело заболел. Это была очень странная болезнь, которой я не понимал. Мне казалось, что у Кузи часто болел живот, но взрослые притворялись, будто с ним все в порядке. Я видел, как бабушка запиралась с ним в ванной и делала ему какие-то процедуры, давала лекарства. И хотя его боли не проходили, я не думал, что он может вот так взять и умереть. Это было невозможно!

О том, что Кузя умер, мне сказали не сразу. Видимо, хотели до самого последнего момента держать меня в неведении… Если я сейчас закрою глаза и попытаюсь вспомнить место и время, когда узнал о его смерти, то отчетливо все увижу: мы с мамой на улице встречаем дедушку с бабушкой, у бабушки в руках какой-то коврик – скорее всего, тот, на котором спал Кузя, или тот, в который было завернуто его остывшее тельце. У всех взрослых подавленное настроение, а я спрашиваю, где Кузя.

Не могу вспомнить, что мне тогда ответили. Возможно, взрослые промолчали, а я все понял сам… Слезы подступили к глазам, и я начал рыдать. Мама повела меня домой, я еще долго плакал, не желая верить в то, что Кузя больше не будет выпрашивать у меня конфеты, лизать мой нос и бросаться навстречу, вырывая поводок из дедушкиных рук. Было больно вдвойне из-за того, что от меня скрыли смерть Кузи. Мне казалось это настоящим предательством.

Потом у меня были хомячки, попугайчики, любимые кошки, которые тоже умирали. И каждый раз я рыдал над их холодными безжизненными тельцами. Мама никогда не запрещала мне плакать, а садилась рядом со мной, гладила меня по голове и говорила слова утешения. Проплакав несколько дней, я успокаивался и лишь изредка с грустью вспоминал о потерянном маленьком друге.

Мама, утешая меня, даже не догадывалась, как сильно я боялся того, что вдруг умрет и она. Особенно много я думал об этом по ночам, когда в квартире выключался свет и мама засыпала в другой комнате. А я лежал у себя в кровати и прислушивался к ее дыханию. Когда я слышал, как она вздыхает, ворочается с боку на бок, посапывает, на душе становилось легко и спокойно – я знал, что мама жива. Но как только из ее комнаты переставали доноситься звуки, страх возвращался. При мысли о том, что мама, возможно, умерла, меня прошибал холодный пот. Признаюсь, я боялся не только того, что останусь без мамы. Не меньший ужас мне внушала мысль о том, что я должен буду провести всю ночь с мертвой мамой, а утром смотреть на ее мертвое тело.

Чтобы этого не допустить, я принимался искать любые доказательства того, что мама не умерла во сне: нужно было сделать так, чтобы она пошевелилась или что-нибудь сказала. И я не придумал ничего лучшего, чем спрашивать посреди ночи: «Мама, ты уже спишь?» Когда в ответ я слышал ворчание разбуженной мамы, мне сразу становилось легче. Но я готов был выслушать что угодно, лишь бы убедиться, что мама жива. За ночь я мог несколько раз спросить маму о том, спит ли она, пока сон не окутывал меня самого и я больше уже не в силах был думать о смерти.