Как я отыскал Ливингстона

Обидевшись на мое недоверие и насмешки, он открыл против меня целую батарею своего пылкого красноречия, которое меня принудило почти кричать от досады, и раскаиваться что я связался с этим безумцем.

Сентября 14-го. — Мальчик араб Селим впал в бред вследствие непрерывающейся лихорадки. Шау снова болен, или делает вид такового. Оба, они занимают у меня все время; я превратился в постоянную сиделку, так как заменить меня решительно некем. Попытка моя научить быть мне полезным Абдула-Кадера, голова, которого находится почти в постоянном ошеломлении от отвратительного табака униамвези, оканчивается тем, что он разбивает блюда, опрокидывает лакомые кушанья и в конце концов приводит меня в такое раздражение, от которого я не могу оправиться в продолжение целого часа. Когда я обращаюсь за помощью к Фераджи, к моему в настоящее время формально утвержденному повару, то его толстая деревянная голова, тугая на соображения, заставляет меня в это время исполнять обязанности chef de cuisine.

Сентября 15-го. — Приближается уже конец третьего месяца, а я все еще нахожусь в Унианиембэ; к 23-му, однако, я надеюсь выступить.

Всю ночь, до девяти часов сегодняшнего утра, мои солдаты плясали и пели над душами умерших товарищей, кости которых белеются в лесах Вилианкуру. Для утоления их жажды, вызванной усиленными движениями, потребовалось до трех огромных горшков помбэ. Рано утром мне пришлось уплатить еще одну черзе за полный горшок этого могущественного напитка.

Сегодня я распределял клади каждому солдату и пагасису. Желая по возможности облегчить им труд, я уменьшил каждую ношу с 70 фун. на 50 фун.; я надеюсь, что это даст мне возможность совершить несколько длинных переходов.

XXIII. Возмущение на берегу Гомбе.

У меня имеются еще двое или трое очень трудных больных, на которых почти невозможно рассчитывать, чтобы они могли что-либо нести, но я надеюсь, что в день отъезда, который, как кажется, вскоре осуществится, мне удастся заменить их другими.

Сентября 16-го. Мы почти окончили наши приготовления — и через пять дней, если на то будет воля Господа, мы двинемся в поход. Кроме двух проводников, Асмани и Мабрука, я нашел еще двоих пагасисов. Если кого-либо может привести в ужас громадность человеческого роста, то, конечно, появление Асмани произведет впечатление верно рассчитанное. Вышина его роста, без сапогов, достигает шести футов, а ширина его плеч равняется длине плеч двух обыкновенного роста людей.

Завтра я думаю устроить прощальный пир моим людям, в ознаменование нашего отъезда из этой отвратительной и злополучной страны.

Сентября 17-го. Пир окончен. Для него пожертвовано было: пара тельцов, целиком зажаренных, трое овец, два козла и пятнадцать цыплят, 120 фун. рису, двадцать ковриг хлеба, спеченных из зерен кукурузы, сотня яиц, 10 фун. масла и пять галонов свежого молока. В пиршестве приняли участие приглашенные друзья и соседи моих людей и около сотни женщин и детей.

После всего этого угощения принесено было около пяти горшков помбэ, или туземного пива; затем начались пляски, которые продолжаются и по сей час, как я пишу эти строки.

Сентября 19-го. Сегодня у меня был легкий припадок лихорадки, который замедлил наше отправление. Селим и Шау совершенно поправились. Селим рассказал мне, что Шау говорит, что я околею как осел, и что он позаботится тогда о моих журналах и ящиках, и перешлет их немедленно на берег. После полудня, он заявил, что он никогда не намеревался идти в Уджиджи, и после моего отхода думает завести полный двор кур, с тем, чтобы постоянно иметь свежия яйца, и рассчитывает купить корову, чтобы ежедневно получать свежее молоко.

Вечером, когда лихорадка достигла у меня высшей степени, Шау пришел ко мне и спросил, кому должен он написать в случае моей смерти, «так как она, прибавил он, может свалить даже наиболее сильных из нас.» Я просил его удалиться, оставить меня в покое и заботиться лишь о своих обязанностях.

В 8-мь часов вечера во мне пришел бин Назиб и умолял меня ради болезни не выступать завтра. Тани Сахбури утверждал, что мне необходимо пообождать еще месяц; на это я отвечал им, что белый человек не привык нарушать своего слова. Я сказал, что отправлюсь, и намерен отправиться.

Шейх бин Назиб явился ко мне с полною надеждою убедить меня остаться еще день, ушел от меня с обещанием написать Сеиду-Бургашу о моем упрямстве и намерении погубить себя.