Как я отыскал Ливингстона

Таким образом, в столь быстрый промежуток времени, в пятнадцать часов, я лишился моих двух лошадей. При моем ограниченном знакомстве с ветеринарной наукой и при столь положительном подтверждении как вскрытие двух желудков, я едва ли осмелюсь оспаривать положение, высказанные др. Кэрком, и настаивать на том, что лошади могут жить в Унианиембэ и переносить путешествие по восточной части Африки. Но если мне доведется когда-либо в будущем, то я не задумаясь возьму с собою четырех лошадей; покупая, я, конечно, предварительно удостоверюсь в их крепости и здоровье, а путешественникам, любителям хороших лошадей, я посоветую «испытать еще раз» и не приходить в уныние от моего неудачного опыта.

Прошли 1-е, 2-е и 3-е апреля, и мы не видели и ничего не слышали о постоянно опаздывающем четвертом караване. Между тем к нашим бедствиям прибавлялись новые. Кроме потери драгоценного времени, по милости неаккуратности начальника другого каравана и утраты моих двух лошадей, пагасис, везший нагруженную лодку, воспользовался удобным случаем и исчез. Мой переводчик, Селим, подвергся сильному пароксизму лихорадки и горячки, за ним вскоре слег повар, наконец, помощник повара и затем портной, Абдул Кадер. Наконец, на третий день оказалось, что Бомбай страдает ревматизмом, Уледи (старший слуга Гранта) — воспалением горла, Заиди — флюсом, Кингуру — мукунгурой, Камизи, пагасис, чувствует боль в пояснице; у Фарялла желтая горячка; а к ночи открылось, что у Маковиги понос. Мое предполагаемое путешествие в Унианиембэ и быстрый переход через страшную приморскую область, казалось должны были окончиться таким же образом как и путешествие в Магдалу Нэпира. Из двадцати пяти человек один скрылся, десять лежало больными; предчувствие того, что неприветливое соседство Кингуру принесет мне несчастие, оказывалось справедливым.

4 апреля мы услыхали ружейный выстрел и звук рожка, за которыми последовало появление Маганги и его людей; в этой стране этим способом принято давать знать о приближении каравана. Его люди, достаточно оправившиеся, требовали еще одного дня стоянки в Кингуру. Он явился ко мне после полудня и, рассказав подробно о бессердечном обмане Сура Хаджи Палли, обратился к моему великодушию и щедрости; я заметил ему на это, что, оставив Багамойо я перестал быть щедрым, потому что прибыл в страну, где сукно ценится очень высоко; при недостатке его я и люди мои будем нуждаться в провизии; но главная причина отказа та, что он и его караван, сравнительно с тремя другими, стоит мне больших хлопот и денег. С этими доводами он не мог не согласиться.

Пятого апреля четвертый караван исчез вместе с прекрасными надеждами, как бы скоро мне за ним не последовали, мы все-таки его не увидали бы по эту сторону Зимбамуэни.

На следующее утро для возбуждения энергии в моих больных людях, я принялся бить тревогу, ударяя большой ложкой в оловянную сковороду; я намекал им, что следует готовиться к софари. Судя по той живости, с которой они начали собираться, этот маневр на них, видимо, произвел хорошее действие. Мы выступили раньше восхода солнца. Жители Кингуру с быстротою ястребов набросились на оставленное нами тряпье и негодный хлам.

Продолжительный, пятнадцатимильный поход в Имбики, показал, как сильно затянувшаяся стоянка в Кингуру деморализировала моих солдат и пагасисов. Только немногие из них в состоянии были к ночи добраться до Имбики. Остальные, шедшие за нагруженными ослами, явились к следующему утру в плачевном состоянии духа и тела. Камизи, пагасис, страдавший болью в пояснице, исчез с двумя козлами, захватив с собою мою палатку и все богатство Уледи, состоявшее из его праздничного дишь-даша — длинной арабской рубашки, зерна, и небольшого количества тонкого полотна. Эта пропажа не могла быть оставлена без внимания, Камизи должен был быть пойман. В погоню за ним были отправлены Уледи и Фераджи, а мы остались в Имбики, чтобы дать отдохнуть несколько измученным солдатам и животным.