Как я стал переводчиком Сталина

Он очень радушно встретил меня, усадил в кресло за маленький столик в своем кабинете в Калашном переулке, где тогда помещалась редакция.

— Мы только что, — сказал он, — получили выписку из решения Секретариата ЦК, подписанного товарищем Сталиным. Там говорится, что вы освобождаетесь от обязанностей помощника наркома иностранных дел СССР в связи с переходом на работу в журнал «Война и рабочий класс». Собственно, я об этом решении знал раньше, но хотел дождаться официальной бумаги, прежде чем приглашать вас.

Я поблагодарил Льва Абрамовича за информацию и сказал, что, хотя не имею журналистского опыта, постараюсь по мере сил выполнять обязанности, которые мне будут поручены.

Леонтьев предупредил:

— Вячеслав Михайлович просил вам передать некоторые соображения. Он советует проявлять сдержанность в частных разговорах относительно вашей работы в Наркоминделе. Не распространяйтесь о том, какие функции вы выполняли у него в секретариате. Просто: работали в наркомате — и все. Избегайте контактов с иностранцами, с которыми общались по служебным делам. Если начнете публиковаться, пользуйтесь псевдонимом.

Мне стало ясно: давая эти рекомендации, Молотов спасает меня от Берии. Я должен быть по возможности незаметным, мое имя не должно появляться в печати, чтобы лишний раз не напоминать о неоконченном «расследовании».

— Теперь о вашей работе в редакции, — продолжал Леонтьев. — Состоялось решение об издании нашего журнала на английском и немецком языках, и Молотов предлагает вам для начала заняться организацией этих изданий. Как вы на это смотрите?

— Что ж, это, пожалуй, ближе к моим возможностям. Принимаю предложение с благодарностью.

— Думаю, вам не следует уклоняться от того, чтобы понемногу пытаться выступать и в качестве автора… Конечно, под псевдонимом, — закончил нашу беседу Леонтьев.

Возвращаясь домой, я мысленно слал свою признательность Молотову. Он не часто заступался за кого-либо. Легко ставил свою визу на списках обреченных. Инициалы «В. М.» — Вячеслав Молотов — нередко сопровождались такой же визой «В. М.», имевшей зловещий смысл: «высшая мера», то есть расстрел. До меня четыре помощника Молотова погибли: троих расстреляли в застенках НКВД, четвертый, не вынеся пыток, бросился в шахту лифта на Лубянке. Молотов за них не заступился. Но меня он почему-то решил спасти, даже дав наставления на будущее. Думаю, что он к тому же договорился со Сталиным о том, чтобы под решением о моем переводе в журнал стояла подпись самого «вождя». Это, видимо, и преградило дорогу бериевскому «расследованию». Более того, вскоре после смерти Сталина и расстрела Берии, а к тому времени прошло десять лет, в течение которых он со мной ни разу не общался, Молотов вспомнил обо мне и снял с меня клеймо «неприкасаемого». Но в эти годы и сам он пережил момент, когда находился на волосок от гибели.

Полина еще жива!

С Иваном Михайловичем Майским, который в годы войны был советским послом в Лондоне, мы встретились в последний раз незадолго до его смерти. Он почти все время проводил на своей академической даче в Моженке, под Москвой.

Я приехал к нему в теплый летний день. Дом стоял в глубине сада, очень ухоженного, с яркими клумбами и кустами цветущих роз. Тишина нарушалась лишь слабым жужжанием пчел, перелетавших от цветка к цветку, и отдаленным постукиванием дятла в ветках высокой сосны.

Майский сидел на открытой веранде в кресле-коляске, держа в руках какой-то толстый фолиант. Ноги прикрывал пестрый шотландский плед. Нам принесли чай с малиновым вареньем. Майский сам разлил заварку в чашечки из тончайшего фарфора, положил на блюдечки варенье.

Обычно наша беседа начиналась с воспоминаний о далеких днях войны. Я впервые с ним познакомился на Ярославском вокзале, когда он вместе с британским министром иностранных дел Антони Иденом во второй половине декабря 1941 года приехал в Москву. Они летели из Шотландии до Архангельска, а затем поездом добирались к месту назначения. Незадолго до того нашей первой крупной победой завершилась Московская битва. Но вокруг столицы по-прежнему активно действовала гитлеровская «люфтваффе». Иден и Майский были одеты в белые полушубки с огромными воротниками и в меховые шапки. Зима в тот год стояла суровая, чему и соответствовала экипировка, которой они обзавелись перед выездом из Лондона. Потом мы много раз встречались с Майским — во время приездов к нам Черчилля, на Московской конференции трех министров иностранных дел осенью 1943 года и позже, когда Майский вернулся из Англии и получил пост заместителя министра иностранных дел. Но затем я ушел из МИД. Майский же оказался в застенках Лубянки.