Как я стал собой. Воспоминания

Я целый час наблюдал, как мои обои меняют цвет, и совершенно иначе слышал музыку. У меня возникало странное ощущение, что я стал ближе к реальности или к природе, словно ощущал сенсорную информацию без обработки и непосредственно, без каких бы то ни было фильтров между мной и моим окружением. Я чувствовал, что воздействие этого вещества очень значительно, оно не для развлечений. В паре случаев я с испугом осознавал, что не могу по собственной воле прекратить его эффекты, и меня тревожила их возможная необратимость.

Приняв одним ноябрьским вечером последний из остававшихся у меня образцов, я надолго ушел гулять – и мне чудилась угроза в голых ветвях, напоминавших зловещие деревья из диснеевского фильма о Белоснежке. После той прогулки я не принимал этот препарат ни разу, но в последующие годы в нескольких публикациях было высказано предположение, что эффекты ЛСД воспроизводят симптомы шизофрении. Начав встречаться с пациентами-шизофрениками в начале своей врачебной практики, я написал работу о главных различиях между опытом приема ЛСД и переживаниями психотика. Эта работа, напечатанная в «Медицинском журнале штата Мэриленд», была моей первой опубликованной статьей.

Год интернатуры оказал на меня трансформирующее влияние: к концу этих двенадцати месяцев я стал ощущать себя врачом и почувствовал себя сравнительно уверенно, имея дело с большинством заболеваний. Но это, конечно, был очень тяжелый год с ненормированным рабочим днем, вечным недосыпом и частыми ночными бдениями.

Однако каким бы изнурительным ни был период моей интернатуры 1956–1957 годов, Мэрилин доставалось еще больше. Хотя в те времена лишь очень немногие женщины стремились получить докторскую степень, мы с Мэрилин всегда по умолчанию считали, что она станет преподавателем университета. Я не знал ни одной другой замужней женщины с подобными планами, но она всегда казалась мне исключительно умной, и ее решение получить докторскую степень было для меня совершенно естественным.

Пока я доучивался в Бостонской медицинской школе, Мэрилин получила диплом магистра в Гарварде, специализируясь на французском и немецком языках. Когда меня приняли в интернатуру в больницу Маунт-Синай в Нью-Йорке, она подала заявление на продолжение обучения в Колумбийском университете, на факультете французского языка.

Собеседование Мэрилин с Норманом Торри, грозным главой французского факультета, вошло в наши семейные предания. Профессор Торри бросил изумленный взгляд на восьмимесячный живот Мэрилин: наверное, ему никогда прежде не приходилось видеть беременных претенденток. А потом еще сильнее поразился, узнав, что у нее уже есть годовалый ребенок. Извиняющимся тоном профессор Торри заметил, что для получения финансовой помощи от университета требуется, чтобы студенты преподавали два курса и сами изучали четыре, – он предполагал, что на этом собеседование и кончится. Но Мэрилин тут же ответила: «Мне это по силам».

Пару недель спустя от него пришло письмо с сообщением, что Мэрилин принята: «Materfamilias

[17], у нас есть для вас место». Мэрилин договорилась об уходе за детьми и с головой погрузилась в учебу и работу. Меня хотя бы поддерживали товарищеские отношения с коллегами-интернами, но Мэрилин была полностью предоставлена себе. Она заботилась о двух наших детях, получая кое-какую помощь от домработницы и почти совершенно никакой – от мужа, который не ночевал дома каждые вторые сутки и каждые вторые выходные. Впоследствии Мэрилин всегда считала этот год самым трудным в своей жизни.

Глава пятнадцатая

Годы в больнице Джонса Хопкинса

Я мчусь на своей «Ламбретте», Мэрилин сидит сзади, обвивая меня руками. Я ощущаю ветер, бьющий в лицо. Смотрю на спидометр. Сто километров в час, сто десять, сто двадцать… Я выжму сто тридцать. Я могу это сделать. Один, три, ноль. Я знаю, что могу. Все прочее не имеет значения. Руль вибрирует – слегка, потом сильнее и сильнее, и я начинаю терять управление. Мэрилин кричит: «Стой, остановись, Ирв, тормози, мне страшно! Пожалуйста, остановись! Пожалуйста, пожалуйста!» Она вопит и молотит меня кулаком по спине.