Как я вернулся в отчий дом и встретил сингулярность

Интересно, что бы сказала о ней мать.

Всю следующую ночь Дворовому снились сны. Обычно, когда видишь во сне всяческие презреннейшие мерзости, то это можно считать предвестником некой беды. Он свято в это верил, так как видел подобное в фильмах. Иногда читал в книгах. А в ту ночь он видел тараканов. Все они были одинаково отвратительны, одинаково прытки и даже одинаково хрустели, перебираясь друг через друга и превращаясь в одно стрекочущее одеяло, постепенно и поступательно накрывающее Дворового. А он только лежал и не мог пошевелиться. Сном было это, явью ли, так сразу и не разберёшь. Только он в ужасе открывал глаза, пытаясь пробудиться, как всё вокруг становилось снова родным и знакомым – и стены, и воздух прелый, и диван продавленный, – вот только покрывало мельтешащее и колючее по телу Дворового всё равно перебирается и до лица долезть норовит. Он глаза снова закрывает, зажмуривает аж до спазмов, от боли той едва не вскрикивает, и тут – раз, и нету ничего уже. А потом всё заново повторяется.

Ещё ему снился Воробушков. Тот крутился в балетной пачке средь гостиной, и делал он это с такой быстротой, что даже нельзя было достоверно понять, он ли это. Лицо его всё ускользало, и вместо него в воздухе на месте головы зависала будто бы коряво детской рукой нарисованная физиономия человека без пола, возраста и совсем без эмоций. Лишь сухая констатация того, что, мол, существует такое лицо и ничего тут не попишешь больше. А не было бы его, всё равно никто бы не заметил. Но Жора в своём сне точно знал, что это Воробушков перед ним плясал. Глядел он всё на соседа своего и думал, что лучше бы тот не останавливался, ведь стоит ему танец этот прекратить, так Земля под ногами тоже вращение своё остановит. Оно ведь всё тут у них в доме взаимосвязано. Надо бы и других позвать, чтоб пришли посмотреть. А чуть что, так обязательно подстрахуют – заново вращение запустят в случае остановки. Но тот крутился всё медленнее и медленнее. А когда совсем кружение его затормозилось, Воробушков ещё и звуки странные издавать начал, словно плёнку в магнитофоне зажевало. С этими вязкими звуками в голове Дворовой и проснулся.

Он едва смог вылезти из кровати. Какая-то зловонная трясина заглатывала его, казалось, всё сильнее и глубже с каждым новым толчком его тела, отчаянно сопротивляющегося сонливости. Разыскав телефон, Жора принялся звонить своей начальнице и несбывшейся любовнице, желая сообщить, что сегодня не придёт. Вероятно, она могла бы подумать, что причиной тому стало случившееся накануне недоразумение, но Дворовой готов был согласиться и с таким объяснением, лишь бы она не мучила его в этот час своими как всегда глупыми и несносными вопросами. Но никто его в тот час и не мучил. Софья Васильевна не ответила на его звонок, и сама звонить не стала, чем, впрочем, только ещё больше его разозлила.

Через плотные коричневые, одинаковые во всех комнатах, шторы не просачивался свет. На улице, наверное, уже асфальт плавился, а в квартире у Дворового ночь всё никак не проходила. День наступил только, когда, почёсывая яйца и кряхтя, точно с глубокого похмелья, Жора вошёл в кухню. Вошёл, включил свет и понял, как сильно стал ненавидеть этот агрегат, эту его чудо-машину, не принесшую никакой радости, а только чрезвычайно всё изгадившую. Телевизор стоял посреди стола и был уже весь испещрён вдобавок к старым пятнам новыми – от жира, высохшей воды и слипшейся пыли. Но при этом он приобрёл какое-то с виду даже достоинство, будто бы, чинно располагаясь аккурат по центру столешницы, он вот-вот возьмёт и начнёт важный диалог с любым, кто водрузит свой зад на обломанное по углам седалище табурета, стоявшего рядом и видевшего, кажется, еще Жорино детство. Словно ухватив эту идею из воздуха, Дворовой выдвинул табурет и сел, уставившись в выключенный ящик.

– Вот мы вдвоём и остались. Одни в этом скудном, блядском мирке, – сказал он. – А тебе того, наверное, и надо было. Был бы ты человеком, то непременно бабой! – Жора принялся вдруг ощупывать телевизор со всех сторон, сам при этом не понимая, зачем нужно было это делать. – А вот интересно, ты меня хоть слышишь? Хотя, если ты баба, то тебе, наверное, и слышать-то не обязательно. Только бы говорить-говорить. По ушам проезжать бульдозером. Катком давить. Эх, никакущий из меня сочинитель. Ну, чего ты? – сказал Дворовой, обращаясь к своему блёклому отражению в стекле.

Рука его потянулась к пульту. Аккуратно, как бы пытаясь сам от себя скрыть собственное намерение, Жора надавил на кнопки «1» и «5».