Как хочется счастья! (сборник)

– А не пошла бы ты на хрен с такой заметностью! – не сдержался я. – Представь своей глупой башкой хоть на минутку – вот идут по улице две девушки. Одна наворочена – на высоченных платформах с такими набалдашниками, в юбке до … с грудью, которая вываливается наружу, с боевой раскраской как у черт знает кого, с ногтями зеленого цвета… И идет вторая – ничего особенного. Ничего вроде такого, но ты смотришь – и без объяснений понимаешь: она упакована на лимон. Вот и наша постановка должна быть упакованной на миллион. На миллион долларов. А то, что предлагает Борис, – это хорошо для проституток. Это очень просто, Алла. Если хочешь, ты можешь уходить от меня. Это твое личное дело. Но потом не завидуй Присси.

– Бедный Вадик! – Аллины губы скривились в усмешке. – Так ты, оказывается, последний герой! А не кажется тебе, что никто не собирается соглашаться с твоей трактовкой? Потому что все хотят УСПЕХА! Быстрого, сиюминутного, стопроцентного. Хотят заработать, хотят поехать… А то, что ты предлагаешь… Это какая-то никому не понятная гнусь. Чепуха!

Я рявкнул:

– Пошла вон! Быстро вниз к роялю! И никаких чтобы жалоб, что сегодня не в голосе. Будешь работать на полную катушку как миленькая!

Она попятилась, я вышвырнул ее из дверей, и Алла налетела на не успевшую спрятаться Присси.

– Ты что тут делаешь! – заорал, как бешеный, я. Присси дробно застучала пятками вниз по лестнице, а Алла остановилась в коридоре, дожидаясь меня, и прошептала побледневшими даже под помадой губами:

– Вадик, не сердись…

Перед дверью я задержался, чтобы успокоить дыхание и изобразить на лице деловую и спокойную улыбку. Но, подходя, вместо рояля я вдруг услышал гитару и посторонний дуэт. Один из голосов принадлежал, если я не ошибался, Окуджаве, а второй – непонятно кому. Я вошел. Наш концертмейстер уже была на месте, и все исполнители тоже в сборе. Борис отсутствовал, а в глубине зала я увидел двух пожилых мужичков, растаскивающих последние ряды кресел для того, чтобы что-то там подремонтировать на полу. На одном из вытащенных уже кресел стоял старый небольшой приемник или, может быть, переносной старый магнитофон, и вот из него как раз и лился Окуджава. В зале была полная тишина, все сидели с каким-то растерянным и грустным видом, и только Алла, глядя в пудреницу, подкрашивала губы. Один из моих второстепенных исполнителей – дядюшка Сэм – здоровый молодой толстощекий парень, определенный мной на роль главного в хозяйстве негра, вполголоса подпевал Окуджаве. Завидев меня, мужички бросили кресла и собрались уходить. На полу остались разложенные молотки и гвозди. Еще какие-то инструменты… Один из рабочих взял свой магнитофон и пошел с ним к выходу.

– А можно дослушать? – вдруг крикнул я. Они в нерешительности остановились. Мой негр замолчал.

Тот, что был пониже ростом – хозяин этой штуки, – пожал плечами и остановился в середине прохода, подняв свой раритет повыше.

Когда Окуджава допел, мужик нажал на кнопку.

– Ну вот…

Я подошел к нему и пожал ему руку.

– Большое вам спасибо.

Тот ничего не понял, они повернулись и ушли.

А я вернулся к своим и спросил:

– А если бы Окуджава на своем концерте исполнял свои песни наряженный в шапку с рогами черта или повесил бы на грудь надутый презерватив в виде кукурузного початка, наше восприятие его пения изменилось бы?

Присси уже собралась что-то выкрикнуть, но ее опередила Алла:

– Нисколько, Вадим Сергеевич!

Я улыбнулся.

– Я понимаю, Алла Юрьевна, что в данный момент вы хотели бы пролоббировать таким образом Окуджаву, но уверяю вас – восприятие зрителей и слушателей обязательно бы изменилось. Они не поняли бы ровным счетом ничего из того, что пел этот великий мастер.

– Знаете, Вадим Сергеевич, – вдруг сказала Скарлетт. – А Окуджава – это ведь уже прошлый век.

– И прекрасно, дорогая моя Скарлетт! – возопил тут я и торжественно указал в ее сторону пальцем. – А ваша героиня, так же, как и Мелани, так же, как и Присси, и Сэм, и все остальные, – это век уже позапрошлый. И мы здесь все – все до единого, уверяю вас, очень скоро будем так же, как и они, – унесенные ветром!

Толстый Сэм вдруг сплюнул через плечо и постучал костяшками пальцев по деревянной спинке кресла.

– Но я точно так же уверяю вас, дорогие мои! Времена меняются! Так было всегда! И я уверен, что сейчас в европейском искусстве наступает новый виток старой спирали – опять вперед выходит тонкий вкус, мысль, изящество!

– А почему вы так в этом уверены? – спросила Алла.

– А потому что кукурузные початки, Алла Юрьевна, всем уже надоели. А вывернуться наизнанку собственной кожей нельзя иначе, как только через мысль. Кожу-то на себе резать очень больно! И вот тут-то как раз появимся и мы с нашей новой замечательной постановкой, в которой главное – это как раз не костюмы, не лестницы, не другой антураж, а мысль! Можно показать мысль через взгляд, через паузу, поворот головы… А вы хотите новую трактовку образа передать посредством Агафьи Тихоновны, которая гукается с гимнастической проволоки на двенадцать стульев…