Как лечиться правильно. Книга-перезагрузка

У моего дедушки-академика был родной брат (для меня «дядя Левик»), тоже академик, но не по медицине, а по физике. Он жил и работал в Ленинграде и, когда приезжал по делам в столицу, приходил в гости. В один из таких приездов мы были на даче и сидели за чаем на террасе. Вернее, они сидели, а я ковырял что-то в земле рядом (было мне лет 7), жуков каких-то искал! С террасы доносилась беседа братьев-академиков, и вдруг я услышал фразу: «А я уже стал, было, Ленина оправдывать». Меня как пружиной подбросило! Я взбежал на террасу и закричал (очень хорошо это помню): «Да как вы можете так говорить! Кто вы такие, чтобы Ленина осуждать или оправдывать?! Ленин — вождь, и вы его обсуждать вообще не имеете права!» И, не дожидаясь ответа или реакции, удалился с террасы!

Что-то похожее повторилось и чуть позже. Мы ехали с дачи, а в то время на въезде с Волоколамки, на канале имени Москвы, над автомобильным тоннелем, красовалась выложенная камнем надпись: «Слава КПСС!». Дед сказал: «Это как если бы я написал сам себе — слава Мясникову!» Тут я не вытерпел: «Ты — сам по себе, ну — академик, и что? А здесь — партия, множество людей, которые строят коммунизм! Как можно не понимать такие простые вещи!»

Про Сталина разговаривать, видимо, было у нас в семье не очень принято, во всяком случае, я этого не помню. Какая-то атмосфера осуждения была — наверное, моему свободолюбивому деду с барскими замашками сама идея диктатуры была неприемлема. Однако, недавно посетив в Гори музей Сталина, увидел перед входом в залы одну цитату — и я сразу ее узнал: «Люди смертны. Умру и я. Каков будет суд истории и народа? Были ошибки. Но ведь были и достижения! В ошибках, естественно, обвинят меня! Много мусора нанесут на мою могилу, но настанет время — и ветер истории сметет ее». Эти слова И. В. Сталина я уже слышал когда-то от деда… Вот его «мелочным» он бы никогда не обозвал!

Как-то на уроке литературы нам задали приготовить домашнее сочинение на основе какого-то эпизода из военного прошлого наших родственников. Я, конечно, побежал «трясти» деда — видел его фотографии в форме морского офицера! Он стал рассказывать про поездки по кораблям, про госпитали… «Это не то, — перебил я его. — Расскажи какой-нибудь эпизод, где ты жизнью рисковал!» Дед терпеливо рассказал про бомбежки, как взрывной волной выбросило в воду, но мне же мало! Не то! А где атаки, где стрельба, где тараны?! Я испытал огромное разочарование, когда узнал, что дед никого не застрелил, не потопил ни один корабль и даже из пушки сам не стрелял! Так тогда домашнее задание я и не написал, было стыдно за такого «небоевого» деда. И как теперь я горжусь его спокойным мужеством, которое сквозит из всех его строк, посвященных той Великой войне!

Институт терапии, который дед создал, я застал тогда, когда он уже переехал в Петроверигский переулок в Москве. Там и сейчас стоит памятник деду — бюст работы скульптора Оленина. Самому деду этот бюст никогда не нравился — слишком монументальный! На монумент и пошел… У меня с этим местом связано многое. Детство, когда я постоянно крутился в кабинете деда, потом и отца. В том же кабинете, превращенном в палату, отец и умер от рака почки. Это здание точно войдет, да уже вошло, в историю медицины. Там родилась и развивалась одна из самых передовых тогда школ медицины, лучшая — по признанию мирового кардиологического сообщества! Ведь именно деду тогда, а значит, и его сотрудникам, и ученикам, была присуждена самая престижная в кардиологии премия «Золотой стетоскоп»! Тогда за его труд в области изучения атеросклероза он был представлен на Ленинскую премию, но по каким-то политическим мотивам и закулисным действиям (беспартийный, независимый, ершистый, гордый — недругов тоже хватало!) премию не дали. Это было очевидно несправедливо, получили же ее авторы значительно более слабых работ! Дед виду не подавал, но я-то знал, что он переживает! И вот после этого — решение Международного общества кардиологов: присудить «Золотой стетоскоп» ему. Это поставило его в один ряд с такими легендами кардиологии, как американец Поль Уайт и француз Леан! Пришло множество поздравительных телеграмм, дед вынул одну из кучи и показал мне. Там было всего два слова: «Справедливость восторжествовала!»