Как мы ориентируемся. Пространство и время без карт и GPS

Гатти был убежден, что именно технология увековечила миф о биологических различиях между расами. «[Ученые] создали завесу тайны, сказки и мифа вокруг естественной навигации прошлого. Мы так привыкли находить путь с помощью компаса, хронометра, секстанта, радио, радара и эхолокатора, что некоторые из нас просто не могут поверить, что в древности народы могли совершать далекие путешествия в неизведанные земли и находить дорогу в незнакомой дикой природе и не нанесенных на карту морях, руководствуясь лишь обычными чувствами и традиционной мудростью»[63]

.

Эти навыки напомнили Гатти греческий миф о том, как Ариадна дает Тесею нить, чтобы он мог найти выход из лабиринта пещер после того, как убьет Минотавра. В большинстве мест, говорит Гатти, эта нить воображаемая. И это именно нить памяти – в точности как описывал Ауа.

Детская амнезия

Нить памяти, которая позволяет людям исследовать незнакомые места и не заблудиться, – это одна из самых удивительных когнитивных способностей человечества. Но в жизни есть период, когда память подводит нас всех. В младенчестве и раннем детстве мы исследуем мир и формируем эпизодическую память – воспоминания о событиях и автобиографию – только для того, чтобы она исчезла и стала недоступной во взрослой жизни. Пока я не узнала об этом, я недоумевала, почему мои детские воспоминания, лет до шести, столь эфемерны. До этого возраста я почти ничего не помню или не могу отличить реальных событий от воображаемых. Но потом мне как будто включили память. Помню, как мы переехали в городок в глуши Новой Англии с населением несколько сотен человек, арендовали трейлер в конце пыльной улицы, между выгоном для коровы и длинным деревянным курятником, в который я могла заползать и собирать яйца. Моя мама посадила рядом с курятником травы, цветы и овощи, вкопала посередине телефонный столб и водрузила на него старое зеленое блюдо для пирога – как птичью поилку. Она консервировала фрукты и готовила еду в тяжелом чугунном котелке. Отвозила меня в школу на чадящем пикапе «чинук», а затем учила аутистов, которые жили на соседней овцеферме, ткать на гигантских гремящих станках или работала официанткой. Мой папа, маляр по профессии, находил работу в домах побогаче или уезжал в город – красить большие викторианские усадьбы. Со стороны наш трейлер мог показаться типичным жилищем неотесанной деревенщины, но у моих родителей были необычные взгляды: «синие воротнички» с серьезными духовными стремлениями, они копили свои гроши ради будущих путешествий в Калифорнию и Индию.

Меня удивляет, что я до сих пор могу нарисовать точную карту того счастливого места. Я точно знаю, где рос виноград вдоль выложенной гранитом канавы, расстояние до искривленного персикового дерева, помню ульи и каждую молодую сосенку по периметру пастбища. Помню, как изгибался ручей; помню, где он разливался в начале лета – мутной купальней для меня и тысяч головастиков, – помню, как он петлял, исчезая в чаще за озерцом, где водились бобры. Я могу нарисовать каждую яблоню и каждое персиковое дерево, кусты смородины и малины, высокую березу и грунтовую тропку между деревьями, ведущую к гигантскому полю золотарника. Я помню, как лежали камни в зарослях старой сирени, куда не мог пролезть никто, кроме меня. Там я устраивала себе убежище, укрывалась в собственном мире – это была моя первая отдельная комната.

Готова поспорить: если бы я нарисовала карту и отправила бы вас в прошлое, эти подробности позволили бы вам точно сориентироваться на месте. Примечательно, что моя память не ограничивается нашим домом, а распространяется на весь город. Почему в моем сознании осталась зияющая пустота первых лет жизни и неожиданная четкость и точность пространственной памяти после шестилетнего возраста? Какое-то время я приписывала это некой травме – просто потому, что четыре года, которые мы прожили в трейлере, были самыми счастливыми в моем детстве и, как выяснилось позже, самыми спокойными в подростковом возрасте. Потом было несколько переездов и развод родителей; с десяти до двадцати восьми лет я никогда не жила в одном месте дольше года или двух. Может быть, именно этот период стабильности объясняет точность, с которой я могу вспомнить подробности нашего убогого рая? Может быть, я все так хорошо помню потому, что была там счастлива? Но почему, недоумевала я, память о тех годах так часто принимает форму карты с несметным числом путей и мест, которые я исследовала и в которых давала волю своей фантазии?