В блистательном XVIII веке женщина-масон – невозможное явление. Это, в общем, объясняется уставом лож. Среди русских вольных каменщиков – вельможи, полководцы, просветители, великие князья, при этом исключительно мужчины.
Увы, так же невозможно представить себе женщин и частью вольнодумных обществ начала следующего столетия. Даже веселых литературных собраний “Зеленой лампы”, не говоря уж о тайных политических обществах и, разумеется, о собравшихся на Сенатской площади Санкт-Петербурга 14 декабря 1825 года. “Течет шампанское рекою”, “умрем, ах, как славно мы умрем”
– все это мужские истории, мужские союзы, мужские братства. “Другой княгини-декабристки я не застал уже в живых”, пишет в 1855 году о пребывании в Иркутске писатель Иван Гончаров (“Фрегат «Паллада»”. 1858). Нет, декабристка совсем не женщина-декабрист. Речь о жене декабриста князя Сергея Трубецкого, последовавшей за ним в ссылку, – Екатерине Трубецкой.И даже в конце 1840-х, почти в новую эпоху, среди петрашевцев ещё нет ни одной петрашевки.
Вскоре все радикально меняется.
“Ни одна революция мира не насчитывала такого числа героинь, сложивших свои головы и погибших в ссылке и каторге
”, писала о революционном движении в России 70–80-х годов XIX века в книге “Три поколения” Ольга Буланова-Трубникова. Революционерка, народница, участница молодой организации “Черный передел” знала, о чем говорит. Сама она из третьего поколения. Второе поколение – ее мать Мария Ивашева, в замужестве Трубникова, рожденная в 1835 году в ссылке в Забайкалье и ставшая активной деятельницей женского движения 1860-х годов. А первое поколение – бабушка, декабристка Камилла Ле Дантю, поехавшая в Восточную Сибирь к жениху – каторжнику, бывшему дворянину и ротмистру Кавалергардского полка Василию Ивашеву. Такое вот изменение словообразовательного значения феминитивов от жены к деятельнице в семантической сфере революция…Арсенал этой сферы рос и пополнялся. Пожалуй, самое раннее – демократка
, встречающееся ещё у Пушкина. Правда, у него так иронически характеризует себя не по убеждениям, а по социальной страте родовитая, но небогатая дворянка. Однако дискурсы и названия их участниц быстро размножаются. Либералки, нигилистки, реалистки, идеалистки и даже республиканки и социалистки совсем не обязательно предпринимают какие-то реальные действия. В отличие от революционерок, пропагандисток, народниц, народоволок, анархисток, бомбисток, террористок, подпольщиц, эсерок, марксисток, агитаторш, меньшевичек и большевичек…К бурным 1860-м отсылает ещё один феминитив – в воспоминаниях об Александре Куприне его жена, Мария Куприна-Иорданская, характеризует тетку писателя как “шестидесятницу
и народоволку”. Сен-симонистки и равноправки – представительницы течений, выступающих за права женщин. Суффражистки, не ставшие несерьезными суффражетками, уже упоминались в разделе про поэтку. Ну а ближе к пряно-одуряющей атмосфере Серебряного века появляются спиритки, теософки, антропософки, оккультистки…Вне веяний и течений тоже можно увидеть кое-что интересное.
В современном языке нет женского варианта для седока, а в XIX столетии героиня Лескова, “воительница” Домна Платоновна, говорит о себе извозчику: “Вот я тебе одна
седачка готовая”. Впрочем, этот феминитив образован от слова седак, с суффиксом -а, а не -ок, запечатлевшегося в языке былин и сохранившегося в диалектах. Вспомним также фамилию Седакова. Седачка – обычное образование на -ка, как батрак – батрачка.Почти забыта товарка,
пара к товарищ, а в позапрошлом веке слово встречается часто, особенно в описаниях народного быта. “Уж не на бесовское ли игрище, что твоя товарка так нарядна!” (И. Лажечников. “Ледяной дом”. 1835). Более того, к началу XX века это почти просторечное слово расширяет свою социальную базу: так можно назвать и свою соученицу – товарку по гимназии, и соратницу по общественному движению: “Суффражистка Панкгерст и семь ее товарок, арестованных во время последних демонстраций перед королевским дворцом, выпущены после 5-дневной голодовки” (газета “Раннее утро”. 1914).