Печатное слово в СССР было весомо, поскольку к нему прислушивались. Похвала в прессе воспринималась как свидетельство общественного доверия и окрыляющая награда. Критика же приобретала вес крушащего молота и была чревата не только психологическим и моральным дискомфортом, но и организационными выводами — причем далеко за пределами Большого террора, когда критический разбор (творческой) деятельности мог уподобиться доносу и вызвать репрессивные меры. Так, вслед за публикацией в 1962 году в журнале «Клуб и художественная самодеятельность» критической статьи А. Митрофанова «У минских любителей джаза»[253]
, которые якобы проявили неразборчивость в отношении западного репертуара, она обсуждалась на совещании руководителей эстрадных оркестров, работников республиканского и городского домов народного творчества, представителей Союза композиторов, Союза писателей и на совещании заведующих культурно-массовыми отделами областных советов профсоюзов республики; затем на совещании председателей правлений клубов, домов и дворцов культуры профсоюзов; далее, областные советы профсоюзов организовали обсуждение во всех эстрадных оркестрах с участием творческих работников, председателей фабрично-заводских и местных комитетов. Через три месяца после начавшихся в октябре разбирательств, в январе 1963 года «собрался республиканский художественный совет по джазовой музыке вместе с работниками Министерства культуры БССР, домов народного творчества, композиторами, писателями, руководителями эстрадных оркестров. Речь шла о том, как устраняются недостатки, указанные в статье. Намечены меры к дальнейшему улучшению работы оркестров. В феврале проведен семинар руководителей джазов». Но и на этом история разбирательств и проверок не закончилась. По поручению министерства преподаватели консерватории и работники филармонии проинспектировали работу эстрадных самодеятельных и профессиональных коллективов, художественный совет министерства принял решение о дальнейшем развитии эстрадной музыки в республике. В итоге «эстрадные коллективы получили рекомендательный список репертуара. Приобретены новые произведения, которые после размножения будут разосланы на места»[254].Забегая вперед, можно констатировать, что партии не было нужды в каждом отдельном случае отступления артистов или художников от соцреалистического канона самой предпринимать меры для возвращения в стадо «заблудшей овцы». Эту работу могла произвести и специализировавшаяся на вопросах культуры пресса, которой разрешали перепечатывать необходимые для этого материалы из центральной партийной печати — газеты «Правда» или журнала «Коммунист». В конце концов, можно было и заказать критическую статью. Так поступил, например, ЦК КПСС после публикации 1956 году в журнале «Вопросов философии» статьи Б. А. Назарова и О. В. Гридневой «К вопросу об отставании драматургии и театра», в которой ставился под сомнение вопрос о необходимости партийно-государственного управления культурой[255]
. Как видим, прессу можно было инструментализировать для «проработки» деятелей искусства и в 1950-е, и в 1960-е годы.Принципиальные перемены начались в журнале «Клуб и художественная самодеятельность» в середине 1970-х годов, с приходом на пост главного редактора В. Б. Чурбанова. Бодрые рапорты об успехах художественной самодеятельности стала теснить серьезная аналитика, посвященная проблемам культуры, досуга и личности. Среди авторов появились глубокие ученые гуманитарного и социологического профиля — Ю. М. Лотман, И. В. Бестужев-Лада, В. А. Ядов, Г. Х. Попов и др.[256]
Подача материалов стала менее назидательной, критика — не столь нетерпимой. Статьи о западной культуре и альтернативных течениях в советской культуре, включая набиравшие бешеную популярность бальные танцы британского стандарта, стали более доброжелательны. Появлялись и регулярно обновлялись всё новые рубрики. Практиковались эксперименты в области журнального дизайна. В 1978 году к каждому номеру журнала стали прилагать гибкую пластинку с популярной музыкой (что и привело к повышению цены номера с 30 копеек до 40). Каноническая самодеятельность сталинского образца за несколько лет до начала перестройки стала подвергаться сдержанной, но совершенно явной критике, вскрывающей ее «родовые» недуги, связанные со все более герметичной изоляцией от живой действительности и новых веяний.