Как перед Богом

…Просыпался я в берлинской клинике Альтхауса рано. Нас будили в половине седьмого. Давали утренние лекарства. В семь часов приходил профессор Альтхаус и делал обход клиники. И вот в один из таких дней где-то около двенадцати или даже часу дня приехали ко мне Игорь Сергеевич Иванов и посол Котенев. Они приехали с женами. Палата у меня была маленькая. И они стояли у стенки напротив моей постели. В Берлине, в отличие от Касселя, «жил» я, к счастью, в палате один. Точнее, с Нелей. «Жили», как два больных. Расспросили они меня, что и как? И вдруг Игорь Сергеевич говорит: «Я выполняю поручение нашего Верховного Главнокомандующего». И тут же по сотовому телефону, какими-то секретными кодами соединился с Кремлем «Владимир Владимирович, выполняю Ваше поручение и передаю трубку». Так случился разговор с Путиным. Президент старался подбирать наиболее добрые и сердечные слова, соответствующие моему положению. Напоследок сделал шутливое наставление: «Иосиф Давыдович, Вы сейчас не имеете права болеть. Мы здесь все готовимся к 60-летнему юбилею Великой Победы и без Ваших патриотических песен праздник не праздник. Так что Вы просто обязаны быстрее вернуться в строй!» Было очень приятно, что первое лицо нашей страны беспокоится о твоем состоянии и желает здоровья. Президент спросил: «Как проходит лечение?» Я пошутил: «Как раз сейчас принимаю новый препарат — „Путин-биотик“!»

В. В. рассмеялся… А двенадцатого июня на приеме в честь Дня Независимости России, поздравляя меня с возвращением в строй, улыбнулся и говорит: «Ну и как… помог „Путин-биотик“?» Улыбнулся и я: «Надо же… запомнили!» Приятное воспоминание.

…Минут через пятнадцать после разговора с Путиным Игорь Сергеевич неожиданно сообщил: «А теперь с Вами хотел бы поговорить Михаил Ефимыч». Сперва я даже не понял о ком идет речь. Думал, что это Швыдкой (бывший министр культуры РФ). Поэтому начал говорить: «Это хорошо, что культура интересуется своими бойцами…» В ответ слышу: «Фрадков».

— Ой, — говорю, — Михаил Ефимович, извините! (Они же со Швыдким оба Михаил Ефимычи!)

— Как себя чувствуете, Иосиф Давыдович? — спрашивает Фрадков.

Тут я вспомнил анекдот советского периода — ТАСС сообщает: «В Советском Союзе запущен космический корабль. Впервые в истории человечества корабль пилотирует летчик-космонавт СССР капитан ВВС… евреи Рабинович Мойша Израилевич. В двенадцать часов дня. Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев связался по телефону с первым евреем-космонавтом. Передаем запись беседы…

— Здравствуйте, дорогой Мойша Израилевич!

— Здрасьте, Никита Сергеич!

— Все евреи мира сегодня завидуют Вам — первому еврею, который вырвался на орбиту… Как Вы себя чувствуете, Мойша Израилевич?

— Спасибо, Никита Сергеич! Впервые чувствую себя хорошо…»

Рассказал анекдот Фрадкову и говорю: «Это я как бы отвечаю на Ваш вопрос как я себя чувствую? Впервые чувствую себя хорошо… за последние дни…»

Не могу сказать, что после двух этих звонков я сразу встал на ноги и стал пить водку от радости, но настроение на самом деле как-то улучшилось. Хотя, конечно, как был я больным, так им и остался. Это было до повторной операции…

…Вспоминая теперь, как все было там, в Германии, не могу забыть отношение обслуживающего медперсонала. Тяжелое отношение. Особенно со стороны «сестер». Никто у них милосердия не просил. Их просили выполнять обязанности. За деньги! Платили им, между прочим, во много раз больше, чем нашей отечественной медпрофессуре. Но они все равно делали все с каким-то вызывающим нежеланием. Особенно в часы ночного дежурства. Например, в Берлине так называемой «сестре милосердия» это очень не нравилось. Ну не нравилось ей лишний раз подняться, когда все спят. И она, тоже отдыхает. А тут опять этот тип из России. Опять ему плохо. Опять ему что-то нужно… Долго и тяжело встает, заходит: «Ну что? Шмерц?» (Шмерц — это больно.) Я говорю: «Шмерц…» (Я уже знал это и отвечал: «Шмерц…») А она: «А-а-а… Катетер — проблем, шмерц — проблем…» Все у нее было «проблем». Отсюда и настроение у меня ниже худшего. Если бы не было рядом Нели, я бы вообще с ума сошел. Единственным утешением было то, что они уходили за двери, и Неля говорила мне какое-нибудь ласковое слово. И я хоть как-то успокаивался…

Через полтора месяца после двух операций я отправился из Берлина в Кассель на реабилитацию. И пробыл в Касселе еще месяц. Там недоброжелательное отношение (уже другой «сестры милосердия») оказалось еще более откровенным. Наслушался я там от нее возмущений и истерик, и особенно отказов подходить, когда возникали сложности с катетером. Дошло до того, что однажды русско-язычный доктор предложил мне: «Давайте скажу главному врачу кто Вы!» Я говорю: «Зачем? А вдруг он отнесется ко мне еще хуже, чем она, узнав, что я — член российского парламента. Пусть уж лучше лечат, как всех…»

Короче, если со мной что-то произойдет, и я буду в сознательном состоянии, я больше ни в какую Германию или Америку, или еще куда лечиться… ни за что и никогда не поеду!