Как писать в XXI веке?

Кстати, именно про героя рассказа Шульмана «Трубач» Макс Фрай в критическом обзоре конца 1990-х написал, что мальчик этот кажется «представителем какого-то иного биологического вида. Не человек, по крайней мере, не совсем человек. Иная логика, иные побудительные мотивы, иная реакция на происходящее. Этот странный образ выписан столь полно и достоверно, что дух захватывает. Я бы, кстати, не удивился, если бы в самом конце рассказа выяснилось, что «мальчик» — муравей, или шмель (Пелевиным навеяло); или просто дело происходит в каком-нибудь ином мире (на другой планете, если так будет угодно любителям фантастики). До сих пор, насколько мне известно, в русской литературе подобные эксперименты с психологической мутацией героев удавались только Андрею Платонову. Для меня же «Трубач» — это прежде всего история человека, легко, без принуждения и без излишних размышлений повинующегося судьбе».

Да, я думаю, нам — как литераторам и людям — пора легко повиноваться судьбе, принимая реальность всех миров, касающихся нас, особенно — вне нашего ведома и понимания. Малая проза и поэзия, верно «услышанные» и точно «записанные», — один из способов этого счастливого повиновения, с открытым умом и сердцем, и без нелепых потуг эгоцентричного мелодраматизма, застилающего красоту истинного устройства этого прекрасного мира.

Если приглядеться, то вы увидите — любой факт окружающей вас жизни настолько невероятен, что благоговение перед жизнью, проповедованное нам в прошлом веке мудрым врачом Альбертом Швейцером, — это вовсе не высокая философия, а самая что ни на есть эффективная модель бытования. Натюрморт с оставленной после обеда посудой, профиль бомжа или технический прибор может быть безмерно лиричен, если вы увидите, что так оно и есть. Главное — увидеть, услышать, почувствовать. Ведь художник — это не тот, кто может изобразить, а тот, кто может именно что «увидеть» форму, цвет, обертон, пятно, красоту и силу явленного нам мира и тайных его глубин.

Нет нужды в мифах, особенно — социальных, зато очень ценен антимиф: смените свой бытовой, замыленный взгляд человека, «чьи сказки давно сыграны», откройте глаза пошире и поглядите свежим эстетическим взглядом на происходящее в обществе. А дальше — помните Бродского? — верное этическое видение проистечет из эстетического. В изгибах и парадоксах живой речи вы увидите живые характеры и истинные сюжеты в чистом воздухе абсолютно реального художественного вымысла.

Да, все это — очень личные процессы. Друзья малоизвестного советского писателя и поэта Михаила Соковнина, автора минималистского стихотворного шедевра «у-//ли-//зну-//ли», ощущали его творчество совершенно неотделимым от его личности. Им не приходило в голову, что люди, не знавшие автора, могут полюбить его произведения. И они очень удивились, когда круг «по-читателей» расширился и произошло то, что Конфуций называл «исправлением имен», когда после периодов смуты, террора или депрессии живые и настоящие тексты встают на свои истинные места в пантеоне памяти.

Кстати, Соковнин был очень образованным человеком, — и это можно порекомендовать как путь современному автору малых форм, ибо образование помогает «не писать лишнего» — только то, что услышана, увидено, учуяно «из высших сфер» и действительно стоит записи — своим, уникальным голосом. Образованность позволяет даже традиционные по форме стихи сделать «двузначными»: это будет не только сам текст, но еще и исследование возможностей поэзии или прозы, рефлексия о стихосложении или «говорении прозой». Подбирайте подходящую технику письма к услышанным звукам, увиденным пятнам, осязаемым поверхностям и глубинам мира — смотрите на него не только как писатель или поэт, но и как художник и музыкант, как режиссер и хореограф, как ученый и разнорабочий, как практик и теоретик, как живая и неживая природа, как биосфера и космос. Как это делать?

Вот предсмертный шедевр Соковнина. Он страдал врожденной болезнью сердца и умер в 37 лет. Последнее стихотворение из больницы звучало так:

Мы рыбы. Нас из моря СмертиНа сушу жизни бросил валА может быть нас взяли сети

И воздух рот нам оковалИ мы лежим себя не знаемНе смея стронуться с пескаПока из глуби вод за нами

Не хлынет мощная рука

Я не стала ставить знаки препинания — как выловила эти строки из Интернета, так и воспроизвожу. Это стихотворение — из числа «последних», когда все самое сложное и самое простое сходятся на вершине мира, и человек видит это ясно и спокойно.

Из этого состояния, достижимого, кстати, и при жизни (быть или не быть в нем — вот в чем вопрос, как говаривал принц Датский), сама собой возникает четкость и выверенность языка и интонаций, минимализм описаний («горлышко бутылки блестит» — и вы видите всю ночь как на ладони, помните, у Чехова?). В жизни на близком фоне смерти именно неброскость истины становится ключом к секретам мира.