Как пришить тетушку

Нельзя не признать, что до сих пор все действия тетушки были продиктованы исключительно заботой о племяннике. В таком маленьком городе, где каждой собаке становится известно все, невозможно сделать карьеру, путаясь с такой женщиной, как Сюзи Карина, даже если оформить отношения с ней законным образом. Против Хьюберта мгновенно возникло бы сильнейшее предубеждение. О том, чтобы наказать племянника, тетушка вовсе не помышляла. Мало того, она по-своему даже зауважала Хьюберта — естественно, не за его поступок, а за то, как ловко он сумел обвести ее вокруг пальца. Она всегда восхищалась мастерской работой, в чем бы та ни состояла. Скажем, творчество Фрица Крейслера[1] она ценила не столько за качество музыки, сколько за ловкость пальцев исполнителя. Ничуть не меньше она восторгалась мастерством жонглеров в цирке. Когда-то ей довелось приобрести набор из восьми нефритовых шариков разного размера, покрытых странными письменами, которые, наверное, пытливому исследователю открыли бы немало захватывающих историй. Но тетушке не было дела до символики этих шаров, до их происхождения, до их прежних владельцев. Ее привлекала исключительно искусная ювелирная работа. Потому она и была готова простить племяннику его грех. Впрочем, награждать его за мастерски выполненный проступок у нее тоже не было желания. И возмещать ему потерю она тоже не собиралась.

Новая служанка, которую звали миссис Карстерс, никоим образом не могла служить заменой Сюзи.

Это была вечно измученная дама, при приближении к ней у мужчин становилось кисло во рту.

Все произошло во вторую ночь пребывания миссис Карстерс в доме.

Снова глубокая ночь, снова лишь неверный лунный свет, льющийся в окна, освещает место действия.

Проснулась тетушка совершенно неожиданно; так просыпаются от какого-то звука, который к моменту пробуждения уже умолк, и в ушах отдается только эхо, но слишком частый пульс неопровержимо свидетельствует о том, что повод для волнения действительно был.

Итак, тетушка проснулась, села на кровать и затаила дыхание, несмотря на бешеное сердцебиение.

Услышала она сдавленный, приглушенный хохот, едва различимый; откуда он доносился, определить было невозможно.

Тетушка встала и опять затаила дыхание.

Теперь до нее донесся смачный звук поцелуя.

На цыпочках она подбежала к двери, выходившей на лестницу, и прислушалась.

По всей видимости, ее пробудил и пригнал к двери фантом. Ровным счетом ничего слышно не было. Ничего. Ни слова, ни вздоха.

Она снесла бы любую обиду, но не эту. Она ни за что бы не согласилась стоять и тупо ждать следующего звука, следующего вздоха. Ждать и задаваться вопросом, где они… Кто они… Кто? Миссис Карстерс…

Тетушка ринулась в бой.

Ее правая нога наткнулась на что-то уже на самой верхней ступеньке. Она вылетела из комнаты молнией, и вот уже парит в воздухе над лестницей, а внизу — нижние ступени… Что-то черное, прямоугольное — мимо… И — удар в поясницу, по локтям. Боли не было, не было, не было, сначала боли не было, а потом…

Было уже темно, потому-то у нее не потемнело в глазах, просто темнота перешла в черноту. Но в последнюю секунду, пока черный покров еще не совсем накрыл ее, она вроде бы увидела, как из столовой показалась человеческая фигура, подхватила черный прямоугольник, возможно, набитый чем-то толстый чемоданчик, и скрылась. Потом была еще вспышка, позволившая тетушке разглядеть (сквозь дикую боль в локтях) миссис Карстерс, вышедшую в холл. А потом чернота.

* * *

Одиннадцать лет.

Она думает об этом одиннадцать лет. За одиннадцать лет многое можно передумать. Лежа в постели, очень многое можно передумать. Трудно вообразить, сколько может передумать человек, прикованный к постели в течение одиннадцати лет.

Знать, что никогда больше не придется кататься на коньках, предпринимать пешие прогулки — и не сойти с ума? Ей это удалось. Танцевать? Танцами она никогда не занималась, недостойное это дело.

Так что же произошло в ту ночь? То самое, что отпечаталось в ее памяти? Она не могла с уверенностью сказать. И она уже никогда не узнает наверняка. И миссис Карстерс, и Хьюберт утверждали, что слышали только звук падения. Они вызвали врачей и полицию, в доме шныряло много народа, и никто уже не был в состоянии определить, какие двери были заперты и было ли закрыто окно в буфетной. Очень, очень осторожно она рассказала о доносившемся снизу смехе и о звуках поцелуев, а потом о черном прямоугольнике под ногами, и ее выслушали, но так, что она сочла за благо больше не упоминать об этом.