Как птички-свиристели

— На твоем месте не стал бы я его запихивать. К суду привлекут за опошление.

— Кафки или Вудхауза?

— Обоих.

— Можно сигарету?

— Я думал, ты бросил.

— Бросил. А потом опять начал, в качестве эксперимента. Вот смешно: сигареты ведь и послужили непосредственной причиной моих неприятностей. Почему все меня запомнили во время той прогулки, о которой я уже тысячу раз пожалел? Потому что я курил.

В громадной кухне стол был сервирован серебряными приборами с фамильным гербом. Ян обошел своим вниманием принесенное Томом «Кен Райт Пино Нуар» и предпочел вторую двуквартовую бутыль итальянского пойла, на вкус — чистого бензина. Вынимая из духовки кусок бараньего бока, сильно и пряно пахнущего розмарином, Ян заметил:

— Эх, спасибо тебе, давно я так не веселился. Больше всего на свете преподаватели-историки любят, когда их коллеги-литераторы валяют дурака. Нам прямо не терпелось тебя послушать.

— Так ты знаешь об экстренном заседании кафедры?

— Милый мой, мне столько о нем наговорили, что кажется, я сам там присутствовал.

— Сдается мне, это дело рук наших леди.

— Кто сказал? Нет, думаю, они за тебя стояли горой. Самую белиберду наплели «мужчины нового поколения», из бригады сменщиков пеленок. Демонстрировали, наверное, солидарность с детьми всего мира или еще что. Кто тот отвратительный низкорослый идиот в круглых очечках и с бритой башкой?

— Расс Ван Стрэнд?

— Точно, он самый. Он кашу заварил — болтался повсюду с постной мордой и зудел о том, как университет каждому студенту in loco parentis[158]

. Вот кретин, все моралиста из себя корчит.

У Расса и Эмили есть сын на несколько месяцев младше Финна. Они пару раз приходили к Тому и Бет на ужин, а прямо перед Рождеством Расс приглашал Тома к себе в Уоллингфорд с ночевкой.

Том сказал:

— А я-то грешил на Иоланду Банчи и Лоррэйн Коул.

— Слабак и неудачник и есть слабак и неудачник, хоть бы даже мужского пола, — ответила Сара. — И если этому Рассу хотелось навлечь на себя бед, он ничего лучше и придумать не мог. In loco parentis? Почему бы не поднять над зданием университета флаг в защиту патриархата?

— Расс Ван Стрэнд тянет только на очень вшивенького патриарха, — отозвался Ян.

— Нет, я поражаюсь… Я был уверен, что дамочки меня терпеть не могут.

— Вполне возможно, — согласилась Сара. — Так они же чувствуют себя вдвойне добродетельными, когда становятся на твою сторону.

— Из всех участников мышиной возни ваш заведующий кафедрой, кажется, представляет наибольший интерес.

— Бернард? — переспросил Том. — У него вечно — и нашим, и вашим.

— Да, у меня аналогичная информация. Правда, на сей раз он точно с цепи сорвался. Слова разумного сказать не может. Глаза выпучит, весь прямо кипит и давай нести околесицу о маккартизме, деле Дрейфуса, и ничуть этому не удивлюсь, если еще и о Томасе Беккете, Жанне д’Арк, Галилее и Гае Фоксе. Эх, бедный старый гомик!

— Бернард?

— Да-да, многие говорят… Он стал достопримечательностью для туристов, вроде статуи, проливающей всамделишные слезы в день Благовещения. — Ян плеснул вина в свой бокал. — По-моему, ты явственно напоминаешь Бернарду его самого в молодости. Шестидесятые годы, Йельский университет, ом без пяти минут преподаватель. Но тут кто-то разоблачает Бернарда в анонимном письме, и пошло-поехало: поползли слухи о мальчиках — не студентах, просто местных юношах. Думаю, Голдблатт имел обыкновение шататься по набережной и снимать парнишек. В общем, должность он не получил.

— Никогда об этом не слышал.

— И никто не слышал, что самое удивительное. В смысле, когда я здесь появился давным-давно, он прочно держался на своем посту и был бесполым, как комнатное растение в кадке. Уже в те дни — этакий толстенький и кругленький человечек. А теперь вдруг возник Бернард-ревизионист, голубой король нью-хейвенских доков. Конечно, довольно трудно себе представить.

— Он прислал мне письмо. Мне показалось, там одна пустая болтовня. А на самом деле, выходит, правда?

— О да. Все эти годы Бернард не забывал о несправедливости, учиненной над ним в Йельском университете, и ждал события, которое помогло бы ему избавиться от давнишней обиды. А тут, на счастье, подвернулся ты.

— Расс ведь тоже выпускник Йельского…

— Ты попал в точку. Только этот несчастный Ван Стрэнд начинает митинговать, и Голдблатт не выдерживает, что-то в нем взрывается.

— Где он живет? — спросила Сара.

— В Равенне, — ответил Том. — В малюсеньком, вычурно украшенном домике. Такое строеньице в колониальном стиле, выкрашенное голубой краской и набитое оригинальными изданиями восемнадцатого века. У него есть собака, чихуахуа. — Последнее слово почему-то выговорилось с трудом. После неудачной первой попытки Том более-менее совладал с ним со второй.

— Мальтиец вообще-то, — поправил Ян. — Мы с ними однажды столкнулись на территории кампуса, и Энгельс по ошибке принял собачонку Бернарда за свой завтрак. С тех пор практически не общаемся.

При звуке своего имени Энгельс положил длинную, в серых пятнах морду на стол и тихонько грустно подвыл, глядя на остатки баранины.