Как птица Гаруда

А она лежала в шалаше и смотрела на звезду Сириус, которая отражалась в хранилище воды, и думала об этом треклятом оптимуме. И о треклятом образе, и о легендах догонов, будто земляне пришли с Сириуса, и о прочей, вполне возможно, что гипотетической, чепухе, и что, может быть, найдутся другие объяснения, но пока их нет — годятся и такие, лишь бы было хорошо, лишь бы было добро, лишь бы была любовь, лишь бы была Любовь. А объяснения? Какие вызывают Любовь, те и правильны, потому что все остальное — зло. Потому что она тетрадки прочла до конца. И там было про нее.

И что-то в сердце ее вошло, какое-то предчувствие, предчувствие ожидания, — если только такое бывает.

И только тут вдруг она увидела костер на берегу и сообразила, что Минога зажгла его в знак беды, и увидела на бугре Громобоева, и ветер будто пытался задуть костер, но только раздувал его.

И тогда Настенька, как та легендарная праматерь Ева, испытала печальный ужас рая.

И дальше все зависело от того, как она поступит, будучи окончательно свободной. Потому что критерий личности есть ее свобода.

И как ты поступишь, если воля твоя свободна, — таков ты и есть.

…На Зотова налетело бурей, обхватило его, рыдая и ужасаясь, задышало — две розовые ноздри, сто рук, сто губ.

— Подлость… девочка… подлость, — прохрипел Зотов, и слезы выдавливались из стиснутых век.

Но его тормошило, разворачивало, пыталось поднять его подбородок, дотянуться до его лица, опутало бурей и благоуханием волос…

— Давай… никогда… никому… — твердила она.

— Никогда? — спросил он.

Ему ответили:

— Нет… Может быть, когда-нибудь…

А что когда-нибудь? Зотов не знал.

— Зато ты теперь знаешь… что я тебя люблю… Знаешь… знаешь… Не ври! Знаешь…

— Я прожил жизнь. Мне не понравилось. Все, — сказал Зотов. — Я, конечно, не хочу умирать. Но лучше бы я не родился. Поэтому позвольте вас кое о чем спросить и кое-что сообщить вам…

Настя стала бить его кулаками по спине.

— Не смей!.. — кричала она. — Перестань!.. Не уходи!

И так далее, в этом роде.

И тогда он подумал: «Может, и правда не стоит?…»

И вернулся жить.

Когда она отплакала свое и только всхлипывала и дрожала, Зотов спросил:

— А от кого ребенок?… Кто отец?

— Твой праправнук, дед… — ответила она. — Ты будешь прапрапрадед… Я про таких даже не слыхала… Дед, мне снился страшный сон… Я отгоняла прошлое.

— Уйди… я отдохну… — сказал Зотов.

И все в нем потихонечку оттаивало, как будто каждая клетка и каждая капелька его крови, сжавшаяся от белого ужаса предательства, теперь распрямлялась и начинала делать мелкие биения вздохов.

— А ты не умрешь? — спросила девочка.

— Нет.

— А завтра отвезешь меня на водохранилище? Мы с ним сговорились.

— Ладно… — сказал Зотов. — Иди спать. И в эту ночь Сиринга нашла своего Пана. И он посмеивался.

И Сиринга ему говорила прекрасным теперь голосом:

— Дурак… почему ты не мог мне сказать раньше?

— Мне нужно, чтобы сначала об этом узнали все, — отвечал он.

И Мария и Зотов стояли, как темные каменные истуканы в меркнущей степи, которых будут разгадывать тысячу лет — кто они? Почему стоят на холмах? Символом чего? Чем страдали? Зачем?

Но они с Марией теперь знали: свобода воли дана, чтобы узнать, чего стоит человек в каждом своем поступке. В каждом.

В комнате неслышно двигалась и прибирала в сундук тетрадки неслышная серая Нюра, которая позвонила Марии и сообщила ей, что Зотов вполне готов.

Он думал, что сундук остался пустой. Нет. Неправда. Когда давным-давно непослушная Пандора открыла запретный ящик и из него разлетелись несчастья, то на донышке осталась Надежда. Мало кто помнит эту деталь.

Глава восьмая

Красная книга

Когда-нибудь наука и Естествознание в такой же мере сольется с наукой о человеке, в какой наука о человеке сольется с Естествознанием. И это будет одна наука.

К. Маркс

Нужно чем-нибудь быть, чтобы что-нибудь сделать.

И. Гёте

59

Трезвый Дима, бывший бессмертный Анкаголик, сказал:

— Человека надо записать в Красную книгу, и всё уладится.

Зотову восемьдесят пять. Он бывал сшиблен наземь жизнью, смертью, старостью и унижением души. Ему восемьдесят пять, но он поднимается на счет «восемь» и снова встает в стойку — за своего деда, отца, сына, внука, правнука, праправнука, прапраправнука и всех, кого они могут породить. Он поднимается с пола, ограниченный канатами, пока еще не прозвучал счет «девять» и гонг.

Потому что Человек должен быть оправдан.

Тяжелые грузчики унесли книги. И остались Зотов с Настенькой вдвоем дожидаться Серегу. Пусто стало в квартире без книг и Сереги-второго, который поехал присмотреть, как им там, книгам, на новом месте — в непрядвинском доме! Фантастика.

Особнячок-то, в котором Зотов Настеньку обрел, он и был Непрядвина последний родовой дом. Фантастика. Предложение создать в особнячке философскую библиотеку начальство одобрило без затруднений. Фантастика.