Как СМЕРШ спас Москву. Герои тайной войны

Об одной из форм пыток рассказывал сам Руденко председателю Верховного Суда СССР В.Теребилову. Последний вспоминал, что «он (Руденко – авт.), видимо, имел в виду случаи, когда, например, допрашиваемого подследственного раздевали и сажали на ножку перевернутой табуретки с тем, чтобы она попала в прямую кишку…». Если это правда – то это же средневековье. Неужели наши старшие товарищи были такие жестокие, хотя ментально, по-христиански, должны быть терпимы, да и воспитывалось большинство из наших недавних предков на примерах высокой морали и влиятельной нравственности. Жестокое время рождает жестокость, а она, как всякое зло, не нуждается в мотивации – ей нужен лишь повод. Жаждешь крови? Стань гнидой, мерзостью, скотом.

«Расстреляют, не выпустят меня отсюда, с этого каменного мешка, ни Сталин, ни Маленков, – печально размышлял Виктор Семенович. – Если факт не сдается, его уничтожают. Кто-то старательно топит меня. Но я – солдат, а Маленков, Хрущев, Берия – политиканы. Солдат может потерять только жизнь, а политик – все… А вообще-то на кладбище всех ждет одиночество, вечное одиночество и цветы запоздалые. У меня отнимут и это. Вожди привыкли эксплуатировать проклятую человеческую надежду – эту мать дураков. Человеческая надежда одна из благороднейших. Проклятою и матерью дураков ее делают те, кто эксплуатирует чистейшую веру человеческого сердца. Конечно, можно остановить эту дичайшую эксплуатацию из всех эксплуатаций, какие есть в мире. Но к кому обратиться, если из застенков тебя никто не желает слушать. Надежда умрет со мной, но я этим мерзавцам не помогу ничем: ни клеветой, ни ложью, ни просьбой, – у меня мало сохранилось сил, но остался дух. Его не удалить им… Я невиновен – буду твердить палачам до последнего…»

Он хорошо знал, что говорил в мыслях себе и об этой стае политиков…

Естественно о таком поведении бывшего министра докладывали Сталину. Он злился, порой матерился на нового главу ведомства Игнатьева. Вождь кричал ему: «Мы вас разгоним, как баранов». И еще одна деталь, чем чаще Рюмин появлялся перед вождем, тем он больше вызывал у него раздражение. Малограмотный следователь рисовал Сталину чересчур примитивные схемы заговора по образцу и подобию ежовской архитектоники в создании врагов народа. Но всех вождь не разогнал и не мог разогнать, так как система госбезопасности ему была нужна, а вот Рюмина – этого «шибздика», как он его назвал, приказал выгнать из органов. На его место призвали на следовательскую работу новых костоломов, теперь из партийного аппарата, – Месяцева, Коняхина и других, которые благополучно потом вписались в хрущевскую «оттепель».

Месяцев теперь мог поиздеваться над своим вчерашним начальником, к которому, как и ко всем в своей корпоративной среде, Абакумов относился уважительно и шел на встречу в оказании любой помощи подчиненным. Вот история, которую рассказал историку Леониду Млечину бывший «смершевец» Николай Месяцев:

«В 1943 году у меня от воспаления легких умерла мама в городе Вольске. Я узнал через месяц и обратился к Абакумову, чтобы он дал мне отпуск четыре дня побывать на могиле. Он вызвал меня, дал мне десять дней и сам подписал командировочное удостоверение, и сказал: «Обратитесь в городской отдел, там вам помогут». Абакумов не обязан был проявлять такую заботу – звонить в горотдел безопасности, лично подписывать командировку, с которой я стрелой летел на всех поездах. Кому ни покажешь, все берут под козырек… И когда я приехал в Вольский горотдел наркомата безопасности, мне помогли с продуктами».

Так Абакумов отзывался на беду подчиненного.

* * *

Сидя на Лубянке в камере-одиночке, Питовранов ничего не ведал о судьбе своих товарищей. Спасали стихи. Хотя он и знал, что поэзия всегда о смерти, если это хорошая поэзия, но он писал о жизни. Во время размышлений о человеке, его месте в обществе и влиянии на него государственной машины, ему вспомнились однажды слова о России, сказанные фельдмаршалом Минихом в далеком 1765 году: «Русское государство имеет то преимущество перед всеми остальными, что оно управляется самим Богом. Иначе невозможно объяснить, как оно существует». Вел себя генерал с подчеркнутым достоинством, часто приводя в ярость своих истязателей. Бить его стали сильнее и дольше – кровь разлакомила тиранов. Евгений Петрович вспоминал: