Как трудно оторваться от зеркал...

...И продолжался разговор о литературе. Виталий заявлял, что не в состоянии читать современные репортажи с петлей на шее, затянутой, правда, весьма искусно, слегка, но тем не менее то и дело слышится шип и свист растерзанного голоса. Ангелина Пименовна его опровергала, как умела, а старушка Игнатова все стучала в их стену, что и было наконец-то услышано Виталием. Словно прежде он никогда не слыхал этого стука.

— Помилуй бог, — вдруг успокаиваясь, удивился он, — что это?

— Что? — спросила Ангелина Пименовна.

— Да вот, стучит кто-то в стену.

— Надо же, вы только заметили, — упрекнула его за невнимание к своему существованию Ангелина Пименовна. — Это Игнатова, соседка моя, стучит.

— Зачем? — Он с минуту молчал, прислушиваясь, и лицо его сделалось весело-изумленным. — Вы только послушайте, она постукивает с разными интервалами. Интересно, что это? Как оно называется, не знаете? Как заключенные, черт, забыл... Она не больная, часом?

— Говорит, больная, — сказала Ангелина Пименовна.

— И сколько ей времени?

— Лет за восемьдесят.

Виталий что-то прикинул в уме и вдруг залился громким, насильственным хохотом, точно хотел подключить к своей какой-то шутке множество людей:

— Послушайте, скорей всего, у старухи наступила аберрация памяти, понимаете? Это медицинское явление, когда прошлое всплывает в памяти ярче и достовернее, чем даже события вчерашнего дня. Я где-то недавно читал об этом... Небось старая большевичка! Небось стучит «вихри враждебные веют над нами»!.. Прошла через царские тюрьмы!.. А? Га-га! Как полагаете? Старуха впала в свое революционное детство!

Ангелина Пименовна всегда была человеком, который за себя не мог постоять ни на йоту, но если обижали другого, еще более беззащитного, она не могла молчать.

— Не смейте смеяться над этим, — стукнула она кулачком по столу.

Виталий вмиг сделался иронически-серьезен.

— Над чем — над этим? Вы словно о чем-то неприличном говорите. Позвольте, над чем? — нависал он над ней.

— Не смейте смеяться над старым человеком.

— А-а...

Они помолчали.

— Наверное, старушка из бывших, — уже дружелюбнее сказала Ангелина Пименовна. — Мне почему-то так кажется.

— А мы с вами из каких?

— Не знаю, как вы, а я — из никаких, — грустно сказала она.

— Вам хуже, — отрывисто согласился Виталий.

Жестокий человек, думала Ангелина Пименовна, но жаль его. У нее хоть есть с кем поговорить, родные, музыка, книги... Сколько раз при жизни меняла работу, атмосферу, людей, сколько умерло собак, все были шпицы, включая съеденного в блокаду Кассия, все умерли на ее руках, последняя Мэри на той квартире не сумела разродиться. Сколько сношено одежды, последняя шуба, в которой застала ее старость, натуральная, козловая, дочкина, не хочется пуговицу пришить, воротник подправить, и костюм, скорее всего, последний, в нем она ходит к врачам, в нем, наверное, и в гроб положат. Силы тают, пространство сужается, за границей его осталась жизнь. И этот жалкий Виталий, и жалкий, упорный стук, от которого разрывается душа.

Через день Виталий появился у Ангелины Пименовны. Вид у него был тревожно-радостный, окрыленный. Едва кивнув, он прошагал мимо нее в комнату, плюхнулся на стул и, когда она вошла за ним, торжествующе помахал над головой какой-то бумажкой.

— Еще не стучала? — одновременно осведомился он.

— О, господи! — сказала Ангелина Пименовна, вложив в голос как можно больше иронии. — Что это вы привязались к бедной старушке?

— Скажу вам больше, — подмигнул ей Виталий, — услышав этот, можно сказать, вещий стук, я просто голову потерял.

— Скажите на милость, — удивилась Ангелина Пименовна, ничуть не удивляясь, она привыкла к причудам Виталия.

— Помчался к одному знакомому старичку, убеленному... прошлым... Когда-то он, правда недолго, был деникинцем, — разъяснял Виталий. — Старичок в тюрьмах не сидел, как-то бог миловал, но азбуку перестукивания знает. Все очень просто: алфавит делится на пять рядов по вертикали и по шесть — по горизонтали. Исключительно просто и доступно, я уже опробовал. Хотите, простучу что-нибудь?

— Увольте, — проронила Ангелина Пименовна. — Однако скажите, что это вы так оживились, прямо не узнаю вас. Точно цель жизни обрели.

— Раскрыть тайну интересного человека — разве не достойная цель для интеллектуала, вроде меня? — объяснил Виталий.

— Какая там тайна, — возразила Ангелина Пименовна, которую задело, что не ее тайны раскрывает Виталий и что, следовательно, она не слишком интересный человек.

— Тайна, говорю вам! Сигналы почище марсианских. Достойно нашей фантасмагорической действительности. SOS из соседней коммунальной камеры. Вот где сюжет для наших писак. Однако когда же она начнет стучать?..

— Честное слово, все мужчины — дети, — пожала плечами Ангелина Пименовна.

Время тянулось медленно. Разговор не клеился. Виталий не находил себе места, прислушиваясь к шорохам за стеной. Он нервно прихлебывал чай, потом ходил по комнате, раскрывая журналы, лежащие на столе, и зачитывал вслух какие-то строки, над которыми надрывно хохотал, потом вышел покурить — и тут Ангелина Пименовна позвала его в комнату.