Как ты смеешь

– Жалко смотреть на вас, девочки, с вашими телефончиками и эсэмэсками, – наконец произносит она, качая головой. – Лет десять-двенадцать назад у нас в ходу были бумажные записочки. И на нас тоже было жалко смотреть. Хотя нет, сейчас дело обстоит хуже.

В одно мгновение все наши труды, о которых все еще свидетельствует горящий телеэкран, рассыпаются в прах.

И я чувствую себя такой дурой, ведь у меня тоже есть такой же дурацкий телефончик с дурацкими сменными чехольчиками – ярко-розовым, с бабочками, и под леопарда. Потому что я тоже никогда не выпускаю его из рук; он сросся со мной и теперь пульсирует во мне вместо сердца.

И все мы понимаем, чья это вина.

Тейси трясется гораздо сильнее, чем в тот раз, когда Бет вышвырнула ее из машины на горе Блэк-Эш. В тот раз она пролила персиковый бренди на новые кожаные сапоги Бет, блестящие, как лакрица, очень красивые и так и не оправившиеся после того случая.

– Простите, тренер, – блеет Тейси, – простите.

Тренер смотрит на нее, а я невольно думаю об игольчатом вентиле на горелке Бунзена[18]. Как тот накрепко закручивается. И перекрывает газ.

Чуть позже тренер курит у открытого окна своего кабинета. Она смотрит на Тейси, ее гладко прилизанные волосы и вечно приподнятые бровки, придающие ее лицу неизменно испуганное выражение.

– Овечка, – вздыхает тренер.

Я рада, что меня не относят к несчастным жалким дурочкам с несчастными жалкими телефончиками.

– Команде нужны овечки, – продолжает она. – Так что пусть остается.

Я киваю, прижимаясь виском к холодной раме. Ноги после тренировки все еще дрожат.

– Но я не стану тратить время на овец, – говорит она. – Нет смысла.

Я киваю, теперь уже медленнее; лоб скрипит о раму.

– Вот ты, Хэнлон. Ты никак не решишь, что же тебе нужно на самом деле, – произносит она и глядит на свою сигарету так, будто та пытается ей что-то сказать. – Где твое место.

Я киваю и выпрямляюсь, приосаниваюсь от ее слов.

Она все еще смотрит на кончик сигареты, и выражение ее лица меняется: на нем появляется испуг и удивление, теперь она кажется совсем девчонкой.

Никогда не видела ее такой. Я словно переношусь на много лет назад, когда мы с Бет, совсем еще дети, пытались укрыться от ужасов окружающего мира в кабинке туалета и, обжигая горло и легкие, впервые затягивались, набираясь храбрости, чтобы взглянуть всем этим ужасам в лицо с широкой улыбкой на лицах.

Бет появляется на следующий день с запиской от Си Ю, сотрудницы лечебного спа «Живое сердце». В записке говорится, что накануне ее мучили жестокие менструальные боли, в связи с чем ей понадобился экстренный сеанс звуковой терапии.

– Без шуток, тренер, – говорит Бет, и никто из нас не может поднять на нее глаз, – они ударяют по таким большим вилкам – типа тех, которыми стейки на гриле переворачивают – этот звук отзывается вибрациями в организме и регулирует работу яичников.

Бет проводит рукой по животу, словно призывая нас убедиться в том, что ее яичники отрегулировались и успокоились. Что она их победила.

– Нелегка женская доля, – добавляет она и с подчеркнутой усталостью качает головой.

Тренер смотрит на нее, сжимая в руках свою папку. Ее лицо ничего не выражает.

Она не вступает в игру.

– Вы прыгаете вразнобой, – произносит она, отворачиваясь от Бет.

И это все?

– И я знаю, почему, – продолжает она. – Вы лоснитесь от жира, девочки. От неправильного питания вы все заплыли жиром.

Я вдруг начисто забываю о Бет и думаю только о том, сколько во мне жира. Как я ни старалась, срывы все же случались, и теперь мне кажется, что тренер смотрит только на меня и ей откуда-то известно про пышки с корицей, что я ела сегодня утром. У меня от них до сих пор зубы болят. Живот раздулся. Чувствую себя слабой и никчемной.

– Сегодня будем вкалывать, – заявляет тренер. – Да так, что никакая звуковая терапия не поможет. Стройся!

И тут мы понимаем, что нам предстоит расплачиваться за грехи Бет.

Начинаются прыжки, затем махи и упражнения на пресс, и бег по залу. Рири в углу выблевывает пенную массу из протеинового коктейля и несладких пончиков с сахарной пудрой.

Но Бет держится молодцом. Надо отдать ей должное. По крайней мере, она не заставляет нас ее стыдиться. Пот льет с нее градом, застилает глаза, но она делает все идеально.

После тренировки она отказывается даже присесть, а мы падаем на маты, обнимая колени потными руками. Но Бет стоит, как лом проглотила.

В ней столько гордости, что, несмотря на то, что я устала от нее, ее враждебности и провокаций, во мне все еще теплится к ней какое-то чувство. Почти потухший уголек, из которого вновь разгорается пламя. Любовь к прежней Бет, какой она была до старших классов, до Бена Траммела, до всех парней, до развода родителей, аддералла[19], отстранений от учебы и жалости к себе.

К Бет-третьекласснице, которая сидит на велосипедной дорожке с болтающимися косичками, вздернутым подбородком и стискивает в кулаке тупые ножницы, которыми кромсает шину на велике Брейди Керра. Того самого Брейди Керра, что столкнул меня с карусели, да так, что я ободрала кожу на ноге от щиколотки до колена.