Как ты смеешь

Еще месяц назад я мечтала об этом, и даже теперь, посреди всего, что сейчас творится – пожалуй, сейчас даже особенно – мне приятно ее внимание. Да, нас сплотило небывалое, страшное происшествие, но сплотило навсегда, правда же? И пусть наша общая тайна заставляет меня вздрагивать каждый час – она же меня и греет.

И я еду. Но Кейтлин уже спит, в холодильнике не оказывается авокадо, а на улице идет мелкий противный дождь.

Колетт сидит на табурете за кухонным столом, небрежно свесив ноги, и пишет список покупок. Потом оплачивает счет за электричество. Выжимает кухонные полотенца и рассеянно смотрит в окно над раковиной.

Теперь, когда я уже приехала, кажется, что она не хочет, чтобы я была здесь.

Словно я напоминаю ей обо всем плохом.

Я иду в туалет, а когда возвращаюсь, вижу, что она стоит у стола и смотрит на мой телефон.

– Ты можешь его просто выключить? – просит она. – Ты же никому не сказала, что едешь ко мне?

Я говорю, что нет.

Она ждет, все еще касаясь экрана пальцами. Потом смотрит, как я давлю на кнопку, пока экран не гаснет.

– Ах, Эдди, – наконец говорит она. – Давай чем-нибудь займемся. Все равно чем.

Так мы оказываемся во дворе, хотя уже почти двенадцать, и делаем мостики под дождем. Растяжки. Планку на предплечьях.

Это успокаивает. Звон ветряных колокольчиков с террасы переносит нас в далекие предгорья Гималаев или куда-то еще, где мир прозрачен и тих.

Несмотря на холод, мы потеем, и в свете фар проезжающей мимо машины я вижу ее лицо – счастливое, не омраченное ничем.

Плакать она начинает потом, когда мы возвращаемся в дом. В коридоре она сгибается пополам и заходится в сильных, болезненных рыданиях. Я держу ее за плечи; ее крепкие мышцы дрожат под моими руками.

Она останавливается в середине коридора, я поддерживаю ее, а она рыдает.

В ту ночь я сплю рядом с ней, под ее огромным мягким одеялом.

Мы лежим, отвернувшись друг от друга, на противоположных концах кровати. Какая большая у них кровать, и как далеко от меня Колетт. Я даже не могу понять, плачет ли она до сих пор. Скомканное одеяло между нами напоминает сугроб. Я думаю: здесь спит Мэтт Френч. Как же им обоим одиноко.

Среди ночи я вдруг слышу ее голос – враждебный, напряженный.

– Как ты мог так поступить со мной? – злобно спрашивает она. – Как?

Смотрю на нее и мне кажется, что глаза ее открыты. Руки сжимают покрывало.

Не знаю, с кем она разговаривает.

Во сне люди всякое говорят.

– Я ничего не сделала, – шепчу я, будто она обращается ко мне.

Глава 22

Четверг: четыре дня до финального матча

В семь утра я включаю телефон и в «Фейсбуке» на страничке нашей команды вижу кучу новых постов от Бринни, Минди и Рири:

В понедельник финальный матч!

Вперед, «Орлы»!

Надери им задницы, Шлауссен! Ты – наш пропуск на турнир штата!

Жуть как хочется быть частью всего этого.

Колетт уже на кухне – печет вафли для Кейтлин. Та завороженно уставилась в раскаленную докрасна печь и жует кончик своего хвостика.

– Тебя телефон разбудил? – спрашивает она, разминая ложкой банан на жемчужно-сиреневой тарелочке Кейтлин.

Я вспоминаю, что действительно слышала звонок.

– Опять придется ехать в участок и говорить с ними, – сообщает она, и ее глаза темнеют. – Через полчаса.

– Они опрашивали солдат, – тихо отвечаю я, словно боюсь, что Кейтлин может понять, если услышит. – С рыжим уже говорили. С Тиббсом.

Тренерша роняет ложку, скользкую от банановой мякоти.

Замирает на секунду с вытянутой рукой.

Я тянусь, чтобы поднять ложку с пола, но она бросается мне наперерез и останавливает меня.

– Они должны были опросить его людей, – произносит она. – Я знала, что так будет.

– Но тренер, – я пытаюсь говорить уверенно, насколько это возможно, – никому не нужны неприятности. Никому.

Она вопросительно смотрит на меня, и я сама удивляюсь, зачем говорю загадками. Наверное, из-за Бет, из-за того, что мне кажется, будто у нее глаза на затылке, а еще потому, что Кейтлин смотрит на нас и моргает.

– Но ситуация чревата неприятностями, – говорит она, не отрывая от меня глаз.

– Это точно, – отвечаю я. – Уверена, все это понимают.

– И рядовой Тиббс тоже понимает?

– Кажется, да.

Однако она, должно быть, видит что-то во мне – страх, засевший глубоко внутри.

– А с чего рядовому Тиббсу делиться с тобой такими подробностями? – спрашивает она, все еще держа перед собой липкую руку и не двигаясь с места.

– Он с Бет поделился, – отвечаю я, замявшись на долю секунды. Рассказывать ей об этом неприятно, но еще неприятнее промолчать.

Она не сразу усваивает эту новость.

– Он Бет все рассказывает, – повторяю я.

– Поняла, – отвечает она и так и стоит с поднятыми руками, как врач перед операцией. Операцией на сердце.

Встречаю ее на второй перемене в коридоре первого этажа. Она уже вернулась из полицейского участка.

– Все в порядке, – говорит она, быстро проходя мимо. Французская коса заплетена очень туго, жилка на виске пульсирует. – Никаких проблем. Все хорошо.