Как ты смеешь

– Бет, – предупреждаю я, всматриваясь в бархатистую темноту. Громадное ничто вдруг начинает пульсировать, трепещет, оживает.

Что кроется там?

В этот момент на меня вдруг с новой силой накатывают мысли о том, какое безумное отчаяние мучило Уилла, и какой злополучный конец его ждал.

Я не просила об этом. Хотя нет, как раз об этом я и просила. Но я снова хочу видеть лишь обсыпанные блестками щеки, слышать пронзительный смех и веселиться.

– Эдди, – она задирает ноги, – мне не сидится. Хочется учудить что-нибудь. А тебе?

А мне – нет. Совсем не хочется. Но разве можно оставлять Бет в одиночестве, когда ей не сидится?

– Заглянем дьяволу в глаза, подруга, – говорит она и подносит бутылку к моим губам. И я пью.

Бет за рулем, мы бесконечно кружим, нарезаем восьмерки, и фонари короткими вспышками мелькают над головой.

Мы снова поднимаемся на гору, и когда музыка смолкает, я слышу рев в ушах. И повернувшись к окну, вижу внизу грохочущее шоссе.

Мы почти на месте, и я наконец понимаю, куда она меня привезла.

– Я туда не хочу, – шепчу я.

Бет останавливается у неонового щита с надписью «Башни».

Мы сидим, на наших лицах зеленоватый отблеск.

– Я не хочу здесь находиться, – повторяю я уже громче.

– Чувствуешь что-то в воздухе? – она пальцем размазывает блеск на губах, как будто мы готовимся к свиданию. – Какая-то мрачная сила.

– Ты о чем?

– Наш великий капитан капитанов, мать-волчица. Львица. Чую ее присутствие, – ее улыбка меня пугает. – Каково же ей было той ночью.

Я молчу.

– В ночь, когда она застрелила своего любовничка, – говорит Бет и складывает из пальцев пистолетики.

Пах-пах, шепчет она мне в ухо, пах-пах!

Ну вот и все. Наконец она произнесла это вслух.

– Ты с ума сошла, – слова еле ворочаются на языке. – Совсем сбрендила.

– Эй, тренер, – начинает распевать она, улыбка все шире и шире, – куда ты идешь с пистолетом?

– Заткнись, – шиплю я и бью ее по плечу. У меня вырывается странный смешок.

Я начинаю бить ее сильнее и уже не смеюсь. Бет хватает меня за руки и держит их. Когда это она успела протрезветь?

– Он покончил с собой, – говорю я так громко, что больно ушам. – Она ничего не сделала! Она бы никогда не сделала ничего подобного.

Она держит мои руки и наклоняется так близко, что в нос мне бьют густые винные пары. Она стискивает мои руки так крепко, что у меня выступают слезы.

– Она бы никогда ничего подобного не сделала, – кивнув, повторяет она мои слова.

– Она его любила, – говорю я, и это звучит глупо и бессмысленно.

– Точно, – Бет улыбается, прижимая мои руки к своей жесткой груди, как прижимают детей. – Ведь никто никогда не убивает того, кого любит.

– Ты пьяна. Ты пьяна, и ты ужасна, – кричу я и пытаюсь освободить руки. Мы раскачиваемся из стороны в сторону; ее лицо так близко. – Мерзкая тварь, ты хуже всех, кого я знала!

Наконец она отпускает меня, склоняет голову набок и смотрит.

А я вдруг чувствую, что вино лезет наружу, руки свело, и мне нужно срочно выйти из машины.

Шагнув на новый гладкий асфальт, я делаю глубокий вдох.

Но именно это ей было и нужно – она тоже выходит.

Я смотрю на нее, на ее лицо, освещенное не луной, а тусклыми голубыми фонарями на парковке.

– Оставь ее, – говорю я. – Тебе это не нужно…

– Чувствуешь запах? – внезапно спрашивает она. – Как будто цветами пахнет. Жимолостью.

– Ничего я не чувствую, – отвечаю я.

Но на самом деле чувствую: отбеливатель, кровь.

– Слышала, что правительство сейчас проверяет одну теорию – типа люди начинают пахнуть по-особенному, когда врут? – мне кажется, что все это происходит во сне. – И у каждого свой запах. Как отпечатки пальцев.

Мне кажется, что я попала в один из ее кошмаров – в тот, в котором мы стоим над зияющим как пасть ущельем.

– Наверное, ты пахнешь жимолостью, – говорит она.

– Я не вру тебе, – отвечаю я.

– Жимолостью, такой сладкой, что на языке мед. Да тебя съесть хочется, Эдди-Фэдди, – продолжает она, и я понимаю, что она превратилась в чудовище.

– Он покончил с собой, – тихо, почти неслышно произношу я. – И это правда, если тебе интересно.

– Вот ты врешь и врешь, а я все принимаю за чистую монету, – говорит она, цокая языком. – Но, пожалуй, хватит.

– Это правда. Он сунул в рот пистолет и застрелился, – кажется, это уже не мой голос, не мои слова – так быстро и уверенно я говорю. – Это правда!

Бет смотрит на меня, но меня уже не остановить.

– Он выстрелил в себя! – говорю я. Мне хочется замолчать, но я уже не могу остановиться, я должна ее убедить. – Он рухнул на ковер, его голова взорвалась. И он умер.

В мерцании фонарей ее лицо блестит как мрамор. Она молчит.

И я продолжаю.

– Ты не знаешь, – говорю я, ветер треплет мои волосы. Они бьют в лицо, залетают в рот. – Не знаешь, потому что не видела. А я знаю.

– Откуда? – парирует она и повторяет вопрос, заданный тогда, в туалете: – Ты там была?

– Конечно же была! – почти кричу я, и дыхание мое срывается.

– Конечно же была, – эхом отзывается она, протягивает руку и запускает пальцы в мои трепещущие на ветру волосы.