Как убили СССР. «Величайшая геополитическая катастрофа»

На первых порах главным для М. С. Горбачева было кадровое переоснащение высшего партийного и государственного органа. И оно проходит быстро и напористо. Вместо проверенных и испытанных партийцев приходят явные враги СССР и/или люди преданные, заглядывающие в рот говоруну. Из кандидатов в члены переведен В. М. Чебриков (23 апреля 1985 г.); тогда же Е. К. Лигачев из секретарей ЦК, минуя кандидата, становится сразу членом Политбюро и вторым секретарем. Из кандидатов полноправными членами становятся Н. И. Рыжков и Э. А. Шеварднадзе. Появляются кандидаты в члены Б. Н. Ельцин, А. И. Лукьянов, А. Н. Яковлев и тишайший В. Медведев. Были отправлены в отставку члены Политбюро (в хронологическом порядке): секретарь ЦК Г. В. Романов; председатель Совета Министров СССР Н. А. Тихонов, первый секретарь МГК КПСС В. В. Гришин; первый секретарь КП Казахстана Д. А. Кунаев (15 декабря 1986 г., официально освободят от обязанностей только на Пленуме ЦК партии 28 января 1987 г.).

До этого были кое-какие ошибки организационно-управленческого плана в работе Политбюро. Например, работа под управлением больного Л. И. Брежнева сводилась к недопустимо малому обсуждению проблем. Но оно оставалось в каких-то рамках приличия. При М. С. Горбачеве же даже эта неблагополучная картина ухудшилась и обрела другой, самый трагический вид: «После того как Генсеком стал М. Горбачев, заседания сделались более продолжительными. Сначала они шли 4–5 часов. А потом, начиная с 1987 г., когда многие заседания затягивались надолго, до позднего вечера, стали делать перерыв на обед. (…)

На заседании он давал возможность высказаться всем желающим. Но чем дальше, тем больше все это представлялось как псевдодемократия — говори, мол, говори, все равно толку мало. Многие пожелания все равно повисали в воздухе» [3.44. С. 62–63].

Политбюро просто выключили из управления партией: заседания «длились долгими часами, с небольшим перерывом на обед. Говорил на этих заседаниях в основном Генсек. Любуясь собой, говорил и говорил без конца» [1. С. 79]. Но за этим скрывался не только вывод Политбюро из контура управления: все же нужно было принимать какие-то решения. И тогда «издавна у нас за образец коллективности руководства выдавалось Политбюро ЦК КПСС. По форме так и было. (…)

Однако стоило повнимательней присмотреться к механизму принятия решений, как становилось ясно, что всем заправляет Генсек. Он составлял повестку дня заседаний, то есть намечал вопросы для обсуждения, стало быть, нежелательный для него вопрос мог просто не включать в повестку. Он единолично определял, кому из членов Политбюро или приглашенных давать слово, а кого следует придержать. Мог неоднократно прерывать оратора, разражаясь при этом монологами. (…)

Дав ораторам выговориться, Горбачев обычно заключал, что обсуждение состоялось, и предлагал, не всегда вдаваясь в существо обсуждаемых проблем, образовать комиссию, которой поручалось на основе состоявшегося «обмена мнениями» доработать или переработать представленный проект постановления. Комиссия на основе порой противоречивых и взаимоисключающих предложений, высказанных участниками заседания, по существу, на свой страх и риск готовила вариант документа. Затем новоиспеченный проект представлялся Генсеку, который единолично или с участием одного-двух помощников делал из него все, что хотел. Мнение членов Политбюро на этой (решающей) стадии работы над проектом зачастую уже не спрашивалось.

Таким образом, важный партийный документ — постановление Политбюро — в конечном счете является единоличным изделием Генсека» [26. С. 86–87].

Зато, если этого до поры до времени не знали непосредственные участники событий, то это не значит, что такое не было заметно со стороны. Кремлеологи вычислили партийный «метод манипулирования решениями.

Для этого существуют два пути — создавать комиссии при (…) Политбюро, наделяя их правами высших органов (…), другой путь — это принимать решения (…) Политбюро «по опросу». Поскольку в графе «за» стоит подпись Генсека, то рискованно подписывать в графе «против» [3.80. С. 55–56].

Более того, боясь разногласий, о которых писалось на Западе, Политбюро оказалось вовлеченным в его игру и, в частности, вывело решение спорных вопросов со своих заседаний. Раз было провозглашено, что Политбюро едино, значит, и нужно было следовать этому нелепому ущемлению. «Традиционно считалось неудобным, чтобы по вопросам, вызывающим разногласия, докладывал руководитель, входящий в Политбюро. Инакомыслие членов Политбюро не приветствовалось. Считалось, что это могло вызвать противоречия политического характера. Поэтому в качестве докладчика должен был выступать не член высшего руководства, выступление которого могло быть более безопасным в политическом смысле. Он в состав Политбюро не входил, но проблему знал досконально. Кроме того, и разговаривать с ним, видимо, было проще» [3.83. С. 10].