Как утопили в крови Языческую Русь. Иго нового Бога

В Новгороде Великом и в Пскове в конце XV века объявились любопытные люди – так называемые стригольники. Одни считают их еретиками-вольнодумцами, другие – колдунами, не реформировавшими христианство, а привносившими в него языческую старину с её суевериями.

И хотя многие из стригольников принадлежали к духовному сану, это не мешало им высмеивать высших церковных иереев и проповедовать право обращаться к Богу не только в церкви, а там, где потребуется (вся Природа – храм), исповедоваться земле и т. д.

На крестах-оберегах, полученных от этих святых отцов, мог оказаться с обратной стороны ворон или изображение соединённого мужского и женского «срама». Впрочем, это всё же одна из первых ласточек «народного православия», симбиоза новых форм и старого, языческого, содержания, нежели собственно язычество.

Вот что пишет про украины Новгородской земли архиепископ северного города Макарий в письме великому князю Ивану Васильевичу, будущему грозному царю Русской земли: «Слышав… прелесть кумирскую около окрестных градов Великого Новаграда: в Вотской пятине, в Чюди, и в Ижере, и около Иваняграда, Ямы града, Корелы града… и по всему Поморию Варяжского моря… до Лопи до дикие…

Еже мы прияхом от святого великого князя Владимера святое крещение – во всей Русской земли скверные мольбища идольские разорены тогда, а в Чуди, и в Ижере, и в Кореле, и во многих русских местех… скверные мольбища идольские удержашася и до царстве великого князя Василия Ивановича (1505–1533 годы – Л.П.').

Суть же скверные мольбища их: лес и камение, и реки, и блата, источники и горы, и холмы, солнце и месяц, и звезды и езера. И роста рещи – всей твари (всему существующему, Природе. – Л.П.')

покланяхуся яко богу и чтяху и жертву приношаху кровную бесом – волы и овцы и всяк скот и птицы».

«Во многих русских местах» – эту фразу часто лукаво опускают, цитируя жалобы архиепископа Новгородского. Дабы создать благостное впечатление, что уж к XVI веку, собственно, Русь покрестилась полностью и без остатка.

Если кто и пребывал в язычестве, посещая «скверные мольбища идольские» и «жертву приношаху бесом», – так это всякие там лесные племена, чудь, корела, ижора. Вот только отчего-то список «мольбищ» обрывается на «дикой Лопи» – а уж она-то пребывает в язычестве-шаманизме едва ли не по сей день! Речь, выходит, идёт о «русских местах», о посёлках и погостах русских поморов.

А кто там жил – двоеверцы или всё же язычники? Судя по тому, как встречали зачастую местные жители иноков, речь нередко шла о людях, не желавших терпеть рядом с собою христианский культ.

Во многих областях русского Севера ещё в XVII веке было большой проблемой основать обитель или «пустынь». И не из-за диких зверей, суровой природы или злобных инородцев, а из-за враждебного отношения местного – русского! – населения.

Освоение этих земель христианской церковью производилось исподтишка, по-партизански. Жития основателей многих монастырей расписывают нищую и полуголодную жизнь своих героев, чуть ли не впятером в землянке посреди глухого леса.

А места окрестные не были безлюдны – там жили люди, вольные русские звероловы и землепашцы, вот только не желавшие отчего-то видеть рядом с собою служителей христианского бога, его «воплощённых ангелов».

Антония Сийского изгнали вместе с «братией». Трижды поджигали келью нашего знакомца Кирилла Белозерского. Изгнание постигло Дмитрия Прилуцкого и Стефана Мохрищского, Александра Куштского и Арсения Комельского. Адриан Пошехонский, Агапит Тотемский и Симеон Кичменгский были в борьбе с местным населением убиты.

Как видим, жители отдалённых углов Новгородчины ещё в московские времена не только приносили в жертву волов и овец на «идольских мольбищах», но и убивали проникающих к ним монахов. То есть были скорее сознательными язычниками, чем двоеверцами.

В новгородском «Уставе преподобного Саввы» XVI века предлагается задавать на исповеди такой вопрос: «не сблудила ли с бабами богомерзкие блуды[61], не молилася ли вилам, или Роду и Рожаницам, и Перуну, и Хорсу, и Мокоши, пила и ела?» Е. Аничков, опубликовавший этот фрагмент, предполагает, будто вопрос этот своим существованием обязан «книжной традиции» – с тем же успехом можно представить себе, как сегодня на исповеди священник спрашивает прихожан про общение с гуситами или стригольниками. По «традиции». Исповедальные вопросы это, собственно говоря, инструкция, жанр сугубо практичный и злободневный, чуждый всяческой «традиции» и не предполагающий, как хотелось господину Аничкову, «воспоминаний» о полутысячелетних древностях. Если в XVI веке такой вопрос задавали на исповеди, это может означать лишь одно – кто-то совершал подобные «проступки» именно в это время. Разумеется, на исповедь приходили двоеверцы и двоеверки, а вот «бабы богомерзкие», вместе с которыми прихожанка могла впасть в «поклонение истуканам» и «пожирание идоложертвенного», скорее всего были чистыми язычницами.