Как затеяли мужики за море плыть

Возражать старшому никто не стал, и правильному выбору обрадовались даже, но тут же смутились, оттого что давно уж не видали средь себя Ивана. Стали думать, где бы мог он быть. Предположил один, что живет Устюжинов у срамницы наемной, поелику с Маврой они будто в разлуке сердечной, другой сказал, что у Беньёвского, однако, где живет их адмирал, никто не знал, но некоторые видели Ивана из дверей курильни выходящим...

Игнат в полутемный покой курильни вошел, прикрывая ладонью нос и рот, китаец с поклонами к нему приблизился, улыбался, на свободную кровать рукой показывал, но Суета лишь пальцем толстым в желтый лоб его пихнул:

- Пошел ты прочь, стручок гнилой! Травишь тут народ, поганка!

Смело вдоль кроватей стал проходить, приглядываясь к каждому лежащему на них, долго шел, наконец увидал в углу сидящим худого человека с глазами, горящими, как головешки в темноте, со щетиной длинной, который зябко кутался в накинутый на плечи поношенный, засаленный кафтан. Это был Иван, но изменившийся неузнаваемо почти.

- Ваня, - тихо позвал его Игнат, - ты ли сие?

- Да, я, Игнат, - неподвижно глядя на артельщика, так же тихо отвечал Устюжинов.

- Переменился ты...

- А все мы, брат, переменились тут, - загадочно сказал Иван и сумасшедше улыбнулся. - Доле здесь поживем, ещё сильнее переменимся. Может, вообще в нечеловеков превратимся. Ты зачем пришел?

- Ваня, меня мужики за тобой прислали. Христа ради, забудь ты все обиды свои, не суди нас строго, глупых. Признался ведь Андриянов Лешка - он Гераську Измайлова предал. А ты, Иван, к нам возвращайся! Беда великая, Иван, - мор на нас напал. Десять человек уж исхитил. Уходить надобно отсель, Ваня, а куда уходить - не знаем, вот и зовем тебя водителем нашим. Хватит голову себе балдой коптить. Нужна нам пока головенка твоя. Пойдем, голубчик...

- А ведь я здеся понял многое, Игнат, - тяжело поднимаясь с лежанки, говорил Иван. - То понял, куда нам плыть надобно, ну да я вам опосля об оном поведаю.

Выходили из курильни, а вслед им неслись чьи-то вопли и чей-то дикий, неудержимый смех. Макао - веселый город.

6. БЕДУ ОТВЕСТЬ ПЫТАЛИСЬ

Ивана, изменившегося страшно, до неузнаваемости почти, измученного, грязного, встретили мужики вначале настороженно, но, когда Игнат Ивану вымыться помог, а потом достал ему из сундучка сермяжный кафтан казацкий и тот сбросил кафтан немецкий и натянул посконную одежу, мужики по одному стали подходить к Ивану, целовали, со слезой просили старое забыть, не гневаться, быть к непростительной их дури снисходительным.

- Ладно, мужики! - прикрикнул на них Игнат. - Хватит канючить да сморкаться! И без того понятно - раз возвратился к нам ерой наш, так, стало быть, простил. Ну так чего, мил друг, удумал ты, с зельем китайским слюбившись? - спросил Суета Ивана.

Устюжинову было трудно говорить, но он сказал:

- А то, что немедля плыть нам надо назад, в Россию.

Все молчали. Игнат бороду поскреб, распушив её метлой широкой, неуверенно произнес:

- А что ж, рази никакой надежды устроиться в краю чужом не стало? А на Филиппинах? Али зазря мытарились?

Иван вздохнул:

- Зазря, выходит. Доверились вы, как Михайло Перевалов молвил, Вельзевулу сущему...

- Помер Михайло, - уронил кто-то. Иван вздохнул, нахмурился:

- Пропали, ребята, ваши головы за боярами голыми. Нельзя вам на Филиппины плыть. Пока я... в городе кружил, узнать успел, что на островах Филиппских все земли монастырями латинянскими заняты, порожней землицы нет, а посему, чтобы наделами разжиться, ничего иного не оставалось бы вам, как в захребетники монастырские идти, то есть надевать ярмо потяжелее прежнего.

Тяжелей свинца повисла тишина. Слышно было, как урчало у кого-то в животе.

- Так что же мы теперь?.. - выдохнула Андриянова Прасковья.

- Братишки, иной не вижу для нас дороги, как той, что нас назад ведет, в Россию. Уразумел я - не будет в заморье счастья.

На него заорал Суета Игнат, безобразно заорал, злобой раздираемый:

- Ты-ы! Поповский выродок! Помнишь, как ты к нам в избу приходил, помнишь, как уговаривал нас верить немцу, как подпевал Бейноске?! Поплывем, говорил, за море, там будет вам сдобный каравай и пряник, вы токмо верьте, верьте! А что ж таперя? Не дорога ль цена за сию прогулку вышла? Трех человек на землю дикую ссадили, - померли уж, наверно, - наших четверо побито насмерть дикарями, здеся за неделю мором десяток съеден! Семнадцать уж? Нет, Ваня, не за тем я звал тебя, чтоб ты меня назад в острог отвез! Нет, пошуруй в черепушечке своей, вычеши-ка другую какую мыслишку!

- Иного ничего я не скажу вам, - твердо вымолвил Иван. - Признаю вину свою давнюю, что пособил иноземцу в лихое дело вас завлечь, многими несчастьями обернувшееся, но во избежание несчастий новых, которые вас всех до единого могут извести, предлагаю плыть назад, в Россию.

Прасковья Андриянова, жена Алешки, некрасивая, желтолицая баба, безгубая и долгоносая, плача прокричала:

- Да можно ль плыть в Расею? Напроказили там с три короба, так отвечать придется! Сказнят жа-а!