Как затеяли мужики за море плыть

- Ребята! - громогласил Суета. - Все не поедут, токмо десять человек, чтоб япошки большой оравы не забоялись. Оставшие станут аспиду нашему, Ваське Чурину, снасть такелажить.

Мужики обиделись - никто на корабле оставаться не хотел. Жребий пришлось метнуть, не без ссор десять нужных отобраны были. Игнат к адмиралу подошел.

- Ваша милость, прикажи ружьишки выдать.

- Зачем вам ружья? - хмуро спросил злой на мужиков Беньёвский.

- А для уверенности пущей, сударь милый.

- Осторожностью и рассудительностью оружие замените, Игнаша. Не дам вам мушкетонов.

- Ладно, и так поедем, - поиграл Игнат желваком на рябом лице.

На палубу вышел Хрущов, проспавшийся, но сердитый, без дела стал шататься от одного к другому, узнал, что едут мужики на берег, засобирался тоже.

- Куда ты, Петр Лексеич? - спросил его Беньёвский.

- А с ними враз поеду, с мужиками. - Приблизив рот свой к уху адмирала, обжигая перегаром, зашептал: - Я, брат, такую водку вчера у них вкушал, коей, должно быть, одни лишь херувимы да серафимы на небеси лакомятся, да и то по праздникам большим. Еще тебе скажу, видал я таких пригожих баб, коих в России и в заводе нет. На головах куафюры самые шармантонные, лико у каждой белое, что моржова кость, ножка махонькая - так бы и проглотил всю с куафюрой вместе! Поеду я с ними, государь, не гневайся. Угляжу пристойное для постройки дома место - всенепременно останусь и даже, может быть, в японскую службу запишусь скуки ради.

Беньёвский посмотрел на капитана с веселым презрением:

- Да ты, Петр Лексеич, умом не больше мужиков богат, ей-Богу! Что ж, поезжай. Видно, все русские non compos mentis [1]!

- Чего, чего? - не разобрал Хрущов, но Беньёвский лишь рукой махнул и прочь пошел.

[1] - Не в здравом уме (лат.).

Ялбот с десятью гребцами отплыл. Оставшиеся кричали им в напутствие, что нужно выяснить еще. Игнат, довольный, важный, сидел за рулевого. Дул свежий ветерок, и по морю бежали небольшие волны. На судне видели, что приблизился ялбот к стоявшим будто на якорях японским лодкам, которые, вдруг снявшись с мест своих, кинулись стремглав к ялботу. Беньёвского с трубой подзорной не было на палубе, и мужики не в силах были разглядеть, что происходило там, недалеко от берега, между японцами и их посланцами. Узрели только, что, пять минут всего побыв среди японских лодок, ялбот вдруг повернул назад, к "Святому Петру".

- Да что за канитель такая! - сильно удивились мужики на галиоте. Неужто не дозволили им на берег выйти?

- Да не может быть того - наверно, забыли что-то.

- Чего они забыли! Не пущают нас, видать, на берег! Блюдут, видать, закон свой лиходеи!

- Да где ж блюдут? Отпустили наших с миром, значит, нет у них того закона!

Меж тем ялбот к галиоту подплыл. Выборные карабкались на палубу хмурые, смущенные. Суета Игнат, поднявшись, сразу пошел куда-то в сторону, а не к мужикам, ждущим разъяснений. Его остановил скрипучий, хриплый голос Гундосого:

- Игнат, али заплутал ты? Куда от нас гребешь? Сделай милость, поведай, о чем с япошками толковал?

Игнат махнул рукой:

- Да спросил у узкоглазых, колико они за фунт орехов земляных берут.

- Ну, и сказали?

- Сказали, токмо и повторять противно - больно дорого. Вот мы и возвернулись, - и тут же, меняя тон с шутливого на яростный, прокричал: Сволочи они все до одного! На берег нас не выпустили даже! Назад, сказали, поскорей вертайтесь, иначе не быть вам живу! Да токмо что ж нам обижаться-то? Они - тож холопы подневольные, чего им прикажут, то и делают.

Мужики, опечаленные сильно, словно безвинно оплеванные, никак не ожидавшие такого поворота дел, машинально выполняли такелажную работу, молчали и делали вид, что и не было вовсе затеи остаться на земле японской.

Хрущова же Петра, неудачно съездившего с мужиками в шлюпке и, как видно, сильно прильнувшего к мысли стать подданным микадо, долго и тщетно урезонивали офицеры. Но он никого не слушал, то кидался к Беньёвскому и требовал бомбардировки берега, то упрашивал высадить десант и сжечь прибрежные селенья. Утихомирился он не скоро, но как-то внезапно затосковал, поскучнел и примолк, стоял у борта и смотрел на берег.

А даймиос Фукиру слово свое сдержал. По невысоким гребешкам к полудню заскользило множество лодок, больших и малых. Японцы везли на судно воду и пшено, плоды и даже подвяленное мясо. Закипела работа. Мужики втаскивали на борт бочки с водой, корзины с зерном и, казалось, совсем уже забыли о неудаче предприятия с посланцами. И снова началась торговля, начался обмен. Смеялись, втихую выпивали, закусывали сочными плодами, разглядывали туземцев, что-то друг другу объясняли. Иные, сильным чувством одержимые, испытывая приятие к японцам, обнимали и целовали их.