Какое надувательство!

Я взял пульт, чтобы выключить телевизор. Мальчишки с остановившимся бессмысленным взглядом и такой же прямой и напряженной спиной, как у Фионы, на экране уже не было, однако добродушный дядька с широченной ухмылкой и густыми черными усами все еще скакал — только на этот раз он был в военной форме и его окружали мужчины того же возраста, национальности и выправки. Несколько секунд я смотрел на него, и в голове начало сгущаться еще одно воспоминание.

— Я знаю, кто это, — сказал я, щелкнув пальцами. — Это… как его… президент Ирака.

— Майкл, все знают, кто это. Это Саддам Хусейн.

— Точно. Саддам. — И перед тем, как выключить телевизор, я спросил: — А что за мальчик был с ним? Мальчик, которого он пытался обнять?

— Вы что — новости не смотрите? Один из заложников. Саддам демонстрирует их по телевизору, как скот или вроде того.

Прозвучало не очень внятно, но я понимал, что сейчас не время для подробных объяснений. Я выключил телевизор и сказал, с интересом прислушиваясь к собственному голосу:

— Простите меня, вероятно, вы думаете, что я невежа. Вы не хотите чего-нибудь выпить? У меня есть вино, апельсиновый сок, пиво, лимонад и даже немного виски. Мне кажется.

Фиона замялась.

— Дверь можем оставить открытой, если вам хочется. Я не возражаю.

Тут она улыбнулась, откинулась на спинку дивана и положила ногу на ногу:

— Ну а почему ж нет? Это будет очень славно.

— Вина?

— Нет, наверное — апельсиновый сок, пожалуйста. А то в горле все пересохло.

* * *

Кухонька оставалась самым чистым местом в моей квартире. Пыль я никогда не вытирал и пылесосом не пользовался — стороннему наблюдателю пыль в глаза не бросается, на нее можно и не обращать внимания, а вот пятна и кляксы засохшей еды на сверкающих белых поверхностях я терпеть не мог. Поэтому только удалившись в кухню и включив стоваттные софиты, бесстрашно залившие лучами чистого, яркого света все сверкающие углы и закоулки помещения, я вернул себе немного уверенности. Медленно сгущались сумерки, и первым делом, подойдя к раковине, я увидел отражение собственного лица, призрачно зависшее за моим окном на высоте пятого этажа. Именно к этому лицу Фиона обращалась последние пять минут. Глаза припухли от недосыпа и налились кровью от бесконечного разглядывания телевизионного экрана; в уголках рта начали вырисовываться глубокие борозды, хотя отчасти их скрывала двухдневная щетина; подбородок был по-прежнему относительно тверд, но еще три-четыре года — и он, вероятно, обвиснет и удвоится; волосы, некогда рыжевато-каштановые, теперь были исполосованы сединой и отчаянно нуждались в стрижке и укладке: они торчали дыбом; еще виднелись остатки пробора, но настолько неуверенные и тщетные, что легко извинить наблюдателя, не разглядевшего их вовсе, — да и вообще, был ли пробор? Лицо и впрямь не очень дружелюбное, глаза, глубокие и бархатисто-синие, если и намекали некогда на бездонные возможности, то теперь смотрели отчужденно и настороженно. Однако лицо оставалось честным. Такому лицу можно доверять.

А если заглянуть глубже — что там? Я всмотрелся в сумерки. Там — немного. В окрестных домах зажглись разрозненные огоньки, из открытых окон неслось тихое бормотание телевизоров и стереосистем. Душный августовский вечер, типичный для лета, которое, казалось, извлекает злобное удовольствие, испытывая лондонцев на выживаемость, денно и нощно накрывая их волнами густой жары. Поглядев вниз, я заметил в скверике какое-то движение. Две тени — одна очень маленькая. Старушка выгуливает собачонку, и та, должно быть, очень старается не отставать, бросаясь от одного кустика к другому, а все нервы у бедняги натянуты до предела и звенят от тайных вечерних наслаждений. Я прислушался к прерывистым шорохам и шелестам — если не считать периодического воя далеких сирен, другие звуки не прорывались сквозь монотонный гул Лондона, доносившийся как из-под земли.

Отвернувшись от окна, я вытащил из холодильника пакет апельсинового сока, отколол в стакан три или четыре кубика льда и залил их соком. Пока кубики поднимались к краю стакана, их мелодичное постукивание друг о друга радовало слух. Я налил себе пива и вынес напитки в гостиную.