Какое надувательство!

— Вот именно — не бросил. — Он сделал большой глоток из своей мензурки. — А вскоре после этого ты прислал мне письмо. Теперь, наверное, и сам не помнишь, что ты в нем написал.

Еще как помню. Но не успел я и рта раскрыть, как Патрик заговорил снова:

— Ты сказал, что некоторое время не будешь писать романов, потому что другой издатель заказал тебе важную документальную книгу. Конкурент. Имени которого, надо отдать тебе должное, ты, кажется, мне так и не раскрыл.

Я кивнул, еще не очень понимая, к чему он клонит.

— Потом я одно за другим написал тебе два или три письма. На них ты так и не ответил.

— Ну, ты же знаешь, как оно бывает, когда… увлечешься.

— Я мог бы настаивать. Мог бы тебя доставать. Мог бы обрушиться на тебя тонной кирпича. Но я решил этого не делать. Решил залечь где-то в тылах, дождаться и посмотреть, что из этого выйдет. Это одно из самых важных свойств моей работы — быть готовым к тому, чтобы залечь и посмотреть, что из этого выйдет. Бывают случаи, когда инстинктивно понимаешь, что это нужно сделать. Особенно если имеешь дело с писателем, в котором лично заинтересован. С которым ощущаешь близость.

Он замолчал и смерил меня взглядом, истолковать который можно было только как многозначительный. Но не понимая, что именно он означает, я решил не обращать внимания и поерзал на стульчике для посетителей.

— В то время я ощущал с тобой большую близость, Майкл. Я открыл тебя. Я вытащил тебя из кучи самотека. Фактически — и ты меня поправишь, если это моя фантазия, — в те дни у тебя имелись все причины смотреть на меня не просто как на своего редактора, но как на друга.

У меня не было ни малейшего намерения опровергать это утверждение, но я никак не мог решить, кивнуть мне или покачать головой, поэтому не стал делать ни того ни другого.

— Майкл, — сказал он, наклоняясь ко мне. — Окажи мне одну услугу.

— С удовольствием.

— Позволь мне несколько минут поговорить с тобой как со своим другом, а не как с автором.

Я пожал плечами:

— Сделай милость.

— Тогда ладно. Как твой друг, а не как твой редактор — и я надеюсь, что ты не воспримешь это превратно, — если так можно выразиться, в духе конструктивной критики и с точки зрения личной заинтересованности, если можно так выразиться, должен сообщить, что выглядишь ты очень херово.

Я сидел и молча на него пялился.

— Майкл, ты точно состарился на двадцать лет.

… Я даже не знал, что на это ответить.

— Что… Ты хочешь сказать, что я выгляжу стариком?

— Дело в том, что раньше ты выглядел очень молодо — лет на десять моложе, чем на самом деле. Теперь же ты выглядишь на десять лет старше.

Я на миг задумался: стоит ли в таком случае обращать его внимание на то, что, учитывая те восемь лет, что мы с ним не виделись, имеет смысл говорить, что я состарился почти на тридцать лет? Но не сказал ничего — просто сидел и хлопал губами, как выброшенная на берег рыбка.

— Так что же с тобой произошло? — спросил Патрик. — Что было все эти годы?

— Ну, я не знаю… Просто даже не знаю, с чего начать. — Тут Патрик поднялся на ноги, но я продолжал говорить: — Восьмидесятые годы в целом были для меня не лучшим временем. Как, видимо, и для многих. — Он открыл шкаф и уставился в его дверцу с внутренней стороны. — Несколько лет назад умер отец, и это меня довольно сильно подкосило, а потом… ну, как ты, видимо, знаешь, с тех пор как мы расстались с Верити, у меня было не очень много…

— А я выгляжу старше? — неожиданно спросил Патрик, и я понял, что он смотрел на себя в зеркало.

— Что? А, да нет, не очень.

— А я чувствую. — Он снова сел — вернее, подчеркнуто рухнул — на место. — Мне вдруг показалось, что это было в какой-то древности: ты появляешься у меня в кабинете, молодой, подающий надежды…

— Ну, как я и говорю: с тех пор столько воды утекло. Сначала отец, а это был ощутимый удар, потом…

— Я терпеть не могу эту работу, понимаешь? Ненавижу то, какой она стала.

— Мне очень жаль это слышать. — Я подождал дальнейших объяснений, но пауза повисла тяжелая. — Значит, после того как мы с Верити расстались, успехов у меня было не очень много, если говорить о…

— Я хочу сказать, что сейчас это просто совершенно другая работа. Книгоиздание изменилось до неузнаваемости. Мы получаем все инструкции из Америки, и никто не обращает ни малейшего внимания, что бы я ни говорил на планерках. Никому больше проза на хрен не нужна — настоящая проза, а не… то, ценность чего можно подсчитать в балансовом отчете. У всех же голова болит только об этом. — Он налил себе еще воды и опрокинул мензурку в горло, точно в ней было неразбавленное виски. — Вот, слушай… тебе это понравится. Просто ухохочешься, я тебе точно говорю. Как-то на днях я прочел в рукописи новый роман. И угадай, кто его написал?

— Ладно, говори.

— Один твой друг. Человек, о котором ты много чего знаешь.

— Сдаюсь.

— Хилари Уиншоу.

И снова я не нашелся что сказать в ответ.