Какой простор! Книга вторая: Бытие

Что-то вроде жалости шевельнулось в Альтмане к этому свихнувшемуся человеку. Он с внутренней болью выкрикнул ему в лицо:

— Подумайте, куда вы скатились. Опомнитесь!

Как было бы хорошо, если бы все это оказалось дурным сном!

— Молодой человек, прекратите безобразие, — едва сдерживая себя от гнева, сказал Тимофей Трофимович Коробкин.

Но Альтман уже не мог остановиться. Он продолжал скороговоркой:

— Как вам не стыдно, товарищ Лифшиц! Вы сами втоптали в грязь свои революционные заслуги, да еще пляшете на них!

— Это Маштаков научил тебя так разговаривать с заслуженными деятелями партии! — крикнул Лифшиц. Он покрылся испариной и весь как-то сразу осунулся, узкие плечи его опустились; уже не было ничего самонадеянного в его броской фигуре. Ему было неприятно, что нэпманы узнали о его провале. Ведь только что он рассказывал им о своем успехе на собрании трамвайщиков.

— Молодой человек, извольте покинуть мой дом, — строгим тоном изрек Тимофей Трофимович и показал рукой на дверь, в которую заглядывало лицо привлеченной шумом горничной.

Мадам схватилась за сердце. Светличный иронически улыбался: он был ярый антисемит и не жаловал Лифшица.

— Пошли, ребята! — скомандовал Николай Коробкин и, схватив со стола горсть конфет, потащил своих гостей в прихожую. Пока они одевались, из столовой доносился полный злобы голос начдива:

— Молокососы!.. Разнузданное хамье!.. Им надо розгами вколачивать политическое сознание!

— Розга — самый надежный метод воспитания, — поддакнул весь вечер молчавший Сенин.

Расхрабрившийся Альтман заглянул в столовую, крикнул:

— Гражданин Лифшиц, уезжайте из Чарусы, пока вас здесь не побили! Вы здесь не ко двору. Вы, вы… — От гнева он не находил слов.

— Пошел вон, щенок! — крикнул раздраженный начальник дивизии.

Проводив гостей, Николай Коробкин вернулся домой, а Ваня спохватился, что забыл в Колькиной комнате книжку журнала «Красная новь» со стихами Сергея Есенина, взятую в библиотеке. Но возвращаться за журналом после баталии с Лифшицем было неудобно.

…Через неделю, возвращаясь с работы, Ваня встретил на Змиевском шоссе Гальку Шульгу, по глаза закутанную в теплый платок. Обрадованные случайной встречей, они постояли несколько минут на пронзительном ветру, поговорили о Кузинче. Девушке не нравилось, что Кузинча попал в кабалу к Обмылку; куда бы лучше, если бы он пошел работать на паровозный завод, тогда, может быть, ему удалось бы поступить учиться. Многие молодые рабочие учатся сейчас на рабфаке.

— Грызу его ежедневно: кидай своего папаню вместе с его лавкой! Молчит, упирается. Но я своего добьюсь, я сделаю его человеком.

Не придавая тому значения, но с присущим ей юмором рассказала Галька, что на утилизационный завод приезжал Лифшиц, всю ночь напролет проговорил с ее отцом, читал ему какой-то катехизис, пытался обратить его в свою новую веру.

— Но из этого ничего не вышло, — призналась девушка. — Тато сказал ему: «Повертайся туда, откуда заявился. Мы народ рабочий, нам с тобой не по пути!»

XXVI

Чистка партии, проводившаяся в республике по постановлению ЦК РКП(б), затянулась. В Украинском народном комиссариате, в котором работал Степан Буря, чистка началась лишь в декабре 1923 года.

Комиссия заседала в просторном зале только что отремонтированного Дома писателей. Зал был битком набит работниками культуры. Пришли известные писатели, артисты, художники, подтянутые и приодетые. Буря, знавший многих в лицо, отметил, что беспартийных собралось раз в десять больше, чем коммунистов: дело партии стало кровным делом всего народа.

Три члена партии с дореволюционным стажем, входившие в комиссию по чистке, вышли на сцену и сели за стол, на который комендант Дома писателей поставил вазу с живыми цветами, бог весть где раздобытыми зимой.

Председательствовала жена заместителя командующего Украинским военным округом, высокая, энергичная женщина с орденом Красного Знамени на вязаной кофте.

Поначалу чистка проходила медленно. Особенно долго задержались на первых трех товарищах. Каждый из них робко выходил на трибуну и сбивчиво, анкетными словами рассказывал свою биографию. Затем члены комиссии задавали вопросы, на которые проходившие чистку коммунисты тут же давали ответы. Беспартийные имели право во всеуслышание критиковать коммунистов, из публики непрерывно сыпались вопросы, и это были, как правило, самые придирчивые вопросы.

Когда на трибуне стоял, весь потный, секретарь комиссариата, бывший политрук роты, какой-то старичок с нафабренными усами задал ему из зала ядовитый вопрос: любит ли он водку?

Секретарь зябко пожал плечами и ответил, что он пьет, но в меру, не больше, чем другие. Но въедливый старичок хотел знать точно, сколько водки выпивает секретарь в день.

— Ну, стакан. От силы, может быть, полтора.

В зале раздался легкий смешок.

— А поконкретней, — требовал старичок.

— Когда как. Бывают дни, когда я и капли в рот не беру.

— Позвольте вас спросить, сколько бывает таких дней в месяц? — не отпускал свою жертву старичок, и остроконечные усы его, казалось, готовы были уколоть секретаря.