Какой простор! Книга вторая: Бытие

Зычным покриком и свистом Федорец гнал лошадь. Легкие розвальни то выносило на пригорки, то опускало вниз, фельдшер качался в них, как в лодке, и разноречивые мысли терзали его. «На кого я жалуюсь? Сам кругом виноват и получил по заслугам. В конце-то концов только и делаю, что всю жизнь сомневаюсь во всем… Во всем, кроме науки».

Он сам понимал, как не хватает ему точных знаний. Учиться! Не довелось воевать за революцию, но еще не поздно сделать много полезного для людей на мирном поприще — много полезного, а может быть, и великого. Он был уверен, что его бесчисленные опыты по изобретению противосапной сыворотки, с которыми он возился несколько лет кряду, близятся к концу. Еще какая-нибудь сотня-другая опытов, и он добьется своего. Человек, заболевший сапом, как правило, через две-три недели в страшных мучениях умирает. Лавочник Светличный уверен, что любого беднягу, заболевшего сапом, тайком расстреливают. Такая печальная участь, по словам Светличного, постигла предшественника Ивана Даниловича — прямо с утилизационного завода больного увезли на Холодную гору в тюрьму и там, в одиночной камере, убили.

Иван Данилович знал этого несчастного; он действительно заболел сапом и в страшных мучениях, при полной памяти, умер в изоляторе, куда боялись входить даже пьяные сторожа мертвецкой.

«Я найду сыворотку, чего бы мне это ни стоило, и в доказательство ее лечебной силы сделаю прививку себе. Я докажу, что человек способен бороться с любой болезнью», — упрямо думал ветеринарный фельдшер, глубоко вдыхая морозный воздух, разбавленный едва уловимым запахом сухих цветов, лошадиного пота, смазанной дегтем ременной сбруи.

Федорец оторвал ветеринара от раздумий, сказав:

— Иван Данилович, у меня до тебя просьбица.

— Какая?

— У Грицька Бондаренко вся фамилия покотом лежит в тифу. Будут звать — не ходи!

— Почему не ходить? Чем ты лучше его? — переменяя положение и чувствуя, как под пальто хлынула острая струя холодного воздуха, неохотно спросил ветеринар.

Сани проезжали мимо Федорцовой рощи, темнеющей в стороне, как забор. Значит, ехать осталось недолго.

Эту рощу Иван Данилович знал хорошо. Он частенько приходил сюда с потрепанной фармакопеей под мышкой и с плетеной кошелкой в руках и в густом разнотравье неторопливо искал цветы и листья, необходимые для целебных снадобий. Мария Гавриловна прибавляла к ароматным травам патоку, уксус, спирт, варила из них сиропы и эликсиры и гордилась тем, что вместе с мужем открыла лекарство, исцеляющее домашних животных от многих болезней. Были и смешные случаи. Пришла однажды девушка и попросила продать ей пузырек приворотного зелья. Не только неграмотные девчонки, но и многие жители Качановки всерьез верили, что он умеет подбирать колдовские травы, врачевать ими не только животных, но и людей. Слава ветеринара гремела далеко окрест.

— Ворог он мне, Грицько Бондаренко, на веки вечные вражина. — Федорец выругался и со злобой хлестнул лошадь.

Она жалобно заржала и с крупной рыси сорвалась в галоп. Из-под кованых копыт ее полетели комья снега. Иван Данилович повернулся спиной к передку саней и вдруг увидел бегущие за ними, мелькающие в воздухе зеленые огоньки.

«Волки», — обожгла его догадка, и он тут же вспомнил, что волки ходят по степи стаями. Лошадь, почувствовав зверей, шла наметом. Огоньки то приближались, то удалялись.

На какое-то мгновение из-за низко несущихся туч вырвалась круглая латунная луна, и Аксенов увидел на расстоянии сажня изготовившегося к прыжку старого лобастого волка и стаю поджарых сильных зверей, цепочкой бегущих за вожаком. Шерсть вожака, стоявшая торчком, отливала серебристым сиянием.

Лошадь, почувствовав смертельную опасность, понесла. Иван Данилович обеими руками вцепился в холодные края саней, чтобы не выпасть от толчков в снег. Над головой его, ослепив желтым светом, грохнул выстрел. Зверь завизжал по-собачьи, подпрыгнул, завертелся волчком, на него с разгона налетела возбужденная голодная стая, принялась рвать его в клочья. Через несколько секунд и вожак и стая остались позади, исчезли в снежной дымящейся кутерьме.

Федорец еще раз пальнул из обреза, похожего на старинный пистоль, дернул затвором, и на руку Ивана Даниловича, с которой слетела варежка, упала горячая винтовочная гильза, обожгла ладонь.

— Ш-ш-ш! — Схватившись за вожжи и с силой натягивая их, старик усмирял бег распалившейся лошади, успокаивал ее. — Волчья семья с переярками. Утром вернусь, сдеру шкуру на шубу.

— Ну, от твоего волка осталось только мокрое место. Видал, как набросилось на него зверье?

Через полчаса в снежной завирухе мелькнули огоньки, запахло горьковатым кизячным дымом, где-то поблизости залаяла собака. Они подъезжали к хутору. «Словно черт из кузова насеял», — подумал ветеринар, всматриваясь в огоньки.

У одинокой березы на окраине хутора чернели две фигуры. Заслышав скрип саней, один из стоявших кинулся в сторону, побежал, проваливаясь в снегу.

— Стой! — закричал Федорец. — Стрелять буду!

— Я тебе стрельну. — Оставшийся у дерева смело шагнул на дорогу.