Калечина-Малечина

Раньше обед Кате готовила бабушка, которая приезжала к ним каждый день по будням. Она жила на даче, на четыре станции в противоположную сторону от гулливерского города. Бабушка – с короткой стрижкой и меленькими кулачками – походила внешне на упрямого мальчика. Она готовила еду, которую трудно было себе представить, например, молочный суп с макаронами. Кате виделось, что она ест жёлтых червяков в молоке. Они качали слепыми своими головами над заковавшей их белой пенкой. Если бабушка задерживалась на полдник, она делала очень полезное и кислющее яблочное пюре. Катя тайно запихивала себе под язык кусок сахара, чтобы пережить эту кислоту. Если бабушка обнаруживала это мухлевание, она таскала Катю за уши: внучке нельзя было сладкое из-за диатеза. Уши потом были красные и стучали. Бабушка не разрешала Кате смотреть в телевизор, чтобы не портить глаза. Невыросшая любила телевизор, он помогал забыть всё вокруг. Но после школы его запрещала бабушка, а по вечерам и по выходным его занимал папа – ложился на диван, обнимал пульт ладонью и переключал каналы так, словно гонялся за кем-то.

С бабушкой иногда было весело. Она учила Катю играть в карточного дурака дома или в бадминтон во дворе. Правда, скоро Катю там засмеяли другие невыросшие, что она играет с бабушкой, и они перестали выходить на улицу с ракетками. А потом бабушка умерла от напавшей на неё болезни, полежала немного в своём доме в гробу на табуретках. Одну из них увезли потом домой, и теперь на ней сидела Катя, когда мама плела ей косу. Катя запомнила, что бабушка в гробу не походила больше на мальчика, а выглядела обычной сухой старушкой. Бабушку сожгли и сложили в урну, а урну отдали в далёкое место, по названию похожее на Колумба. Катя с тех пор очень скучала по ней, заново не приучилась смотреть телевизор и иногда хотела червяков в молоке.

– Тьфу ты! – это мама уже заплела Кате косу, зашла спереди и увидала кучу петухов на её голове.

Мама стащила резинку с крысиного хвостика в окончании Катиной косы. Танцами рук расплела и принялась расчёсывать снова. Катя катится-колошматится, Катя катится-колошматится. За стеной прорезался храп.

Уже после смерти бабушки в доме поселился компьютер. Кате он понравился за похожесть на телевизор и множество кнопок. Отец считал, что компьютер может вырастить из Кати плохого человека, а сама Катя может компьютер покалечить. Такие взаимные вредины. Поэтому пользоваться компьютером Кате запрещалось, но на всякий случай его защитили от невыросшей паролем. Обычно он скучал и пылился, на нём иногда раскладывала карты мама и печатал отец. Кате разрешалось пользоваться им в какой-нибудь выходной только под присмотром взрослого, отец обычно громко говорил: «Не бей там по клавишам!», «Ты вообще соображаешь, куда ты жмёшь?!», «Совсем того, да?!» и прочее такое, от чего Катя совсем терялась. Вскоре она разлюбила компьютер совсем и не просилась за него.

– Готово! – это мама закончила плести косу.

Катя слезла со стула, осторожно пробралась к себе в комнату, закрыла дверь и аккуратно улеглась. Коса упала рядом. Часть двери занимало матовое стекло, через него заливался свет и слабо освещал комнату. Катя всегда находилась под его присмотром. Глаза сами закрывались, но не хотелось засыпать сразу. Ночь – самое хорошее и интересное Катино время. Ничего не приходилось делать или притворяться, что делаешь. Ласковое свободное одиночество. Хочешь – улыбайся, хочешь – трогай себя, хочешь – думай что хочешь, хочешь – представляй, как водные разводы на потолке превращаются то во дворец, то в голого человека, то в ботинок. Время после возвращения из школы до вечера тоже было неплохое: безлюдное и вольное, – но давил страх перед проверкой дневника, в котором иногда плавали лебеди или звенели тройки. Сначала, около шести тридцати, приезжала усталая мама, но она сразу шла включать плиту и делать ужин и ничего не спрашивала. В восемь тридцать возвращался усталый папа, забирал с Катиного стола дневник, даже не поев маминой еды, внимательно пролистывал его. После Кате часто нужно было пережидать плохое и долго повторять про себя: «Катя катится-колошматится, Катя катится-колошматится…» Ночью, когда с этим днём уже всё понятно и кончено, можно было лежать в свободной невесомости ещё восемь часов и краешком надежды думать себе, что завтра будет получше.

Глава вторая