Календарные дни

Он говорил, а Филин глядел на него и вспоминал: тот много о чем вещает, но всегда — плохо, язык, видимо, не поворачивается на хорошее. Минуту назад этот рот обложил подрастающее поколение, вчера очернил взрослое, заявив, что если жены перестанут ругать пьяниц мужей, на Руси наступит гробовая тишина. Рот, как уже давно сообразил Филин, — самый энергичный конечностный орган Пли. Дрогнули чуть губы — и здесь усмешка родилась не на пустом месте, а послужила естественным порицательным жестом случившегося где-то непорядка. Но сказать, что Степаныч всегда усмехался саркастически, значит, огрубить, упростить дело. Тут сарказма мера. Мимика Пли собрана из густой мозаики: от красной киновари ненависти до легчайшей — на кончиках взгляда — акварели душевного превосходства. Пока Филин рассматривал ротовое отверстие, Пли собирал кипу и бормотал: «Нет у нас порядка! Вчера на лекции в домоуправлении № 17 свистнули конспект с первоисточниками. Позор! Такого чудовищного преступления даже пресловутая мафия не совершала!»

Трудно описать уши вообще, кроме ослиных, — классическая греческая и римская литература пример тому, тем более — уши соседа. Филин знал за ними лишь одну особенность: умение трансформироваться. Если болтали в отдалении, они принимали форму раструба, и мимо такого построения не проскакивало незамеченным ни одно известие. А выйдя из горнила слухового аппарата Пли, оно приобретало нежные и слабые очертания зарождающейся сплетни.

Когда с портретом было покончено, Филину показалось, что списан он не с человека как будто живого, а с манекена — многочленного, разборного и шарнирного. «Чур, чур меня!» — не удержался Филин, и так громко, что на него оглянулись.

К обеду Филин устал и припарковался перед супермаркетом из стекла, алюминия и железобетона. На крылах у него висел рюкзак, доверху набитый картофелем массового сорта «лорх», в руках путался груз с анчоусами, семгой и хлопковым маслом. Для детей по распорядку выходных дней припрятана была пара пакетов орехов в шоколаде, хотя Филин был противником детского кариеса зубов, кумыс ему больше глянулся — малолетки вливали в себя целебный напиток с азиатским уханьем, да тот кончился перед самым чередом Филина.

Погруженный в думы о ребятах, Филин безучастно, как сквозь густой кустарник, поглядывал на соотечественников. Центральный магазин вблизи напоминал оздоровительно-лечебный центр города. Толпа озабоченных граждан жадно осаждала широкий проход, другая, почему-то очень счастливая, прошедшая чистилище торговых рядов, освеженная, — выдавливалась, как содержимое косметического тюбика. Некоторые люди выходили и вовсе отрешенные от мира, в сомнамбулическом состоянии, точно сжевали на ходу запретную дозу успокоительного.

Петр Иванович вздрогнул от неожиданности, пораженный небесным после уличного гула голосом, и обернулся. Рядом стоял мальчик лет восьми, в хорошем твидовом костюме, ладно облегавшем его сильное, идущее в рост тело. Что-то он спрашивал — Филин не расслышал за шумами и по рассеянности. «Чего тебе?» — хотел было узнать Филин, но и слова не успел вымолвить — мальчик, сунув руки в карманы брюк, легко, точно танцуя на паркетном полу, побежал между прохожими. Такое было ощущение, что не он лавировал, а обтекали мальчика с почтением, как шаровую молнию. Филин проводил его взглядом и забыл тотчас.

Город походил на жаровню в разгар работы, на перекрестке посвистывал милиционер, пугая простаков из общежитий, а дома Филина уже ждали шумные, но дисциплинированные дети. Младший вчера дядьку с усами нарисовал да с усердными глазами и по слабой еще грамоте накорябал внизу «Пулецейский». «По форме-то неверно, — размышлял умиленный батька, — а по сути — точно в десятку!» Помышлял сегодня вечером объяснить, что к чему, да Гайдара почитать коллективу.

Петр Иванович встрепенулся, снялся со скамьи и снова увидел твидового мальчика. Тот оживленно болтал с солдатом, оба вертели руками, смеялись, но боец — покровительственно, а малец еще ногой притопывал, как темпераментный джазовый исполнитель, не таивший пристрастия к неуемному ритму. «Ходит мальчуган без присмотра по толпам — чего хорошего? — подумал Филин и поклевал глазами во все стороны, отыскивая родителей. — И как отпускают-то?»

Подрулил троллейбус. Петр Иванович шустро подтащил рюкзак, но его, деликатного, мигом оттерли тренированными туловищами стриженые ребята и девчата — спортсмены. Филин озлился и решил было сдернуть пару пролаз с подножки, а самому угнездиться, но вдруг услышал вновь знакомый чистый голос:

— Дядя! Купи мороженого.

Мальчик смотрел насмешливо, ничуть не смущаясь ни просьбы, ни легкомысленного обращения к взрослому, так просят приятеля.

— А тебе какое? — спросил Филин, взглядом ища ближайший киоск.

— Любое, — успокоил мальчик. — Сами не ходите, рюкзак-то у вас будь здоров! Давайте деньги — сбегаю.

— Возьмешь мне заодно. Да только обязательно мороженое! — засомневался Филин.

По лицу мальчика скользнула едва заметная улыбка и тут же, почти как у взрослого, затерялась в изогнутых губах.