Калигула

– Да, проступки мелкие, но и наказание мягкое: кровь Поллиона не прольется. Однако я вырежу из тела сената все червоточины до последней, и не важно, кем они меня считают.

Лепид и Виниций беспомощно переглянулись.

– Если ты его уничтожишь, а именно к этому ведет приговор, то создашь себе новых врагов, – вздохнул Лепид.

– Я больше не создаю себе врагов, я только вывожу их на чистую воду, – огрызнулся Калигула. – В этом городе, побитом чумой, они прячутся за каждым углом.

Тогда мой муж и наш старый друг обратили взоры на меня. Но я, сидя в темном углу со свитком в руках, лишь пожала плечами, так как помочь ничем не могла. Я утратила влияние на брата, а если бы и имела, то знала: сейчас даже боги не сумели бы заставить его переменить решение.

Поллион не погиб и в результате доказал, что способен выжить в тот шторм. Однако распоряжение навсегда вычеркнуло его из числа сторонников Калигулы.

Даже вне сенаторского сословия люди, достигшие высоких постов, лишились в результате судебных разбирательств своих должностей. Исключением являлись мой муж и наш давний друг Лепид, а также еще несколько человек вроде Вителлия и Веспасиана, которые твердо стояли на стороне императора и помогали ему творить хаос в рядах сенаторов и знати. Освобождающиеся посты, даже ключевые для империи, отдавались вольноотпущенникам. Калигула знал, что они навсегда будут благодарны и преданы ему за такое возвышение. Например, с Геликона, бывшего телохранителя Тиберия, полностью сняли обвинения в участии в заговоре: его меч, как оказалось, украли, а сам он имел более чем надежное алиби и свою должность управляющего сохранил. Другой такой новый вольноотпущенник, Каллист, быстро стал важной фигурой в суде. До сего дня мне не известно, какой именно пост он занимал, но находился почти всегда где-то рядом с императором, расточая льстивые улыбки и довольно потирая руки, словно ростовщик, пересчитывающий деньги. С первого же взгляда я прониклась к нему неприязнью, как когда-то к Эннии, и пыталась предупредить брата. Но он не желал ничего слушать, особенно про Каллиста, который был нужен ему для новых атак на сенат.

Реакция сенаторов на действия императора удручала. В большой степени она подтверждала его мнение о том, что это некогда благородное собрание выродилось в шайку раболепных, эгоистичных, бесчестных и трусливых людей. О Юпитер, вели они себя именно так! Ничего похожего на хребет в них не ощущалось, и я вдруг прониклась невольным уважением к Сабину: тот, по крайней мере, умел стоять на своем и не боялся возразить Калигуле. Ничего подобного в сенате больше не наблюдалось. На наших глазах этот орган распался на три части. Одна группа сдалась на волю императора. В отчаянном стремлении избежать проскрипций ее представители лебезили перед братом как восточные мальчики-содомиты – да что там, почти как рабы. Вторая группа попросту бежала из столицы в надежде, что расстояние и время спасут их шеи, они укрылись в самых дальних своих поместьях. Ну а третья группа? К ней относились люди вроде Вителлия и Веспасиана. Они стали мечами, которыми Гай безжалостно кромсал сенат. Всякий смысл в заседаниях когда-то значимого органа исчез.

И, несмотря на это, Виниций, Лепид и я не оставляли попыток направить Калигулу на путь компромисса. Нет, с общим его курсом мы были согласны, а возражали только против довольно неразборчивых методов. Сенаторы действительно пытались убить императора; они и правда оказались продажными и трусливыми, как он и подозревал. И все-таки мы считали, что нельзя настраивать против себя всю элиту Рима – это слишком опасно. Если сильно давить на гибкий предмет, рано или поздно будет отдача. Брат, подстрекаемый внезапно обретшим могущество Каллистом и теми немногочисленными патрициями, которые сплотились вокруг него, возражал: народ и армия его поддержат, а до сената ему дела нет – пусть хоть пойдет и утопится.

К июню череда проскрипций более или менее исчерпала себя. Все судебные документы, оставшиеся со времен Тиберия, были проверены и отработаны, и те сенаторы, которые желали продать своих собратьев за намек на императорскую благосклонность, сделали это. От сената осталась едва ли четверть. Архивы табулария свидетельствовали, что на момент прихода Калигулы к власти в списке сенаторов фигурировало пятьсот семнадцать имен. На первый день июня их числилось менее двухсот, причем большинство прятались на своих сельских виллах и в городе не показывались.

Я питала надежду, что гнев моего брата поутихнет, когда мы попрощаемся с июньскими идами – и со множеством его потенциальных врагов. Но то, что начиналось как пламенная ярость, теперь превратилось в ледяную решимость. Вслед за пожаром, выжигающим ряды предателей, пришла расчетливая кампания по уничтожению выживших.