Калигула

В то утро здесь было пустынно. Я шла по коридору, мастерски расписанному виноградной лозой и птицами так, чтобы походить на увитую зеленью беседку. И вдруг послышался чей-то голос. Как ни странно, в первое мгновение меня поразила тишина, которую он прорезал: во дворце никогда не бывает тихо. Даже если ты находил уединенное местечко, звуки бурлящей дворцовой жизни доносились и туда. Но не тем утром. Каким-то чудом я оказалась там, где не было ни стражи, ни рабов.

Только голос.

Голос Агриппины.

Я и сама не сразу поняла, почему так удивилась, услышав ее там. В конце концов, мы же обе являемся родными сестрами Калигулы и обе допущены в императорский дворец. Наморщив лоб, я прикинула сроки. Да, мне было чему удивляться.

После свадьбы Милонии и Калигулы миновало чуть более двух недель. Гай призвал Агенобарба задержаться, чтобы Агриппина могла хоть недолго побыть с семьей. Наш гнусный зять оставался с нами ровно столько, сколько требовали правила приличия, но едва он счел, что можно улизнуть без страха навлечь на себя гнев императора, то так и сделал, и произошло это четырьмя днями ранее. Агенобарб уехал на одну из своих любимых вилл в Таррацине, а перед отъездом милостиво согласился на вежливую «просьбу» Калигулы и позволил жене и сыну пожить во дворце еще несколько дней. Причиной собственного отъезда он назвал необходимость проследить за делами и заявил, что хочет видеть нашу сестру в Таррацине ко дню народного собрания. От Рима до той местности два дня пути в повозке. Это означало, что Агриппина уже должна быть на много миль южнее, где-то около Ланувия на Аппиевой дороге. И мы даже попрощались с ней накануне, чтобы она могла выехать пораньше.

И вот солнце поднималось к зениту, а я тем не менее слышала ее голос, чистый как звон колокольчика, разлетающийся по пустынным закоулкам дворца.

Происходило что-то странное, и мои инстинкты велели мне затаиться. Я замерла в том красиво расписанном коридоре и прислушалась. Слов было не разобрать, потому что Агриппина говорила негромко, и ее речь часто заглушалась лепетом юного Луция Домиция, ее сына, которого мы, сестры, прозвали Нероном в память о нашем погибшем брате, – уж очень малыш походил на него. Потом зазвучал и мужской голос, но еще более тихий, и я едва слышала его.

Иногда так бывает – произойдет что-то неладное и ты еще не успеешь понять, в чем дело, а твои чувства уже все знают: по коже пробегает холодок, сердце начинает трепетать, мысли бросаются вскачь, тонкие волоски на затылке и на руках встают дыбом. Это боги посылают нам предупреждение, говаривал Друз, когда мы были детьми, да только сам он не внял тревожным сигналам. Может, не сделай я того, что сделала, все сложилось бы не так плохо, но вряд ли мои действия кардинально повлияли на ход событий.

Стянув с ног мягкие кожаные сандалии, я взяла их за ремешки одной рукой, а второй подобрала подол столы и осторожно пошла по коридору на голос сестры.

Негромкая беседа стала слышнее, когда я завернула за угол, но сначала выглянула из-за каменной стены, желая убедиться, что у меня на пути никого нет. Крадучись, я вновь двинулась вперед. Волоски на затылке улеглись было обратно, как вдруг снова встали торчком: послышался мужской голос, теперь отчетливее, и я узнала его: Лепид! Спустя несколько мгновений я оказалась перед входом в какое-то помещение. Сжав ремешки сандалий и полы одежды, я рискнула заглянуть внутрь.

Комната была чем-то вроде хранилища ненужной мебели. С одной стороны громоздились составленные друг на друга полдюжины кушеток, напротив теснились многочисленные стулья, низкие столики, сундуки и тому подобные предметы. Насколько я могла судить, тут держали мебель для больших пиршеств. Вероятно, на одной из этих кушеток я и сама лежала во время какого-нибудь празднества и ставила кубок на один из этих столов. В комнате пахло затхлостью и сыростью – значит в ней редко бывали. Должно быть, и остальные помещения в этой части дворца используются сходным образом, вот почему здесь так безлюдно и тихо.

В центре комнаты стояли Агриппина и Лепид. Маленький Луций Домиций, весело щебеча, ползал вокруг стульев и другой мебели. Мне повезло – или не повезло: я застала парочку в тот самый момент, когда Лепид заключил Агриппину в объятия.

Широко раскрыв глаза, я запечатлела все детали сцены и, пока меня не заметили, быстро отпрянула от дверного проема. Из моего горла рвался крик.

Что они делают?

Потом я постаралась убедить себя, что подсмотренная мной сцена абсолютна невинная. В конце концов, объятия не сопровождались поцелуем, и оба партнера были полностью одеты. И они как-никак родня. Члены одного семейства. Разве есть что-то неприличное в том, чтобы обнять родственника? Даже если это происходит втайне от всех? В укромном месте? Когда один из обнимающихся должен быть милях в двадцати от этой комнаты?

Нет, убедить себя в их невинности мне было труднее, чем самой поцеловать Лепида.

Хотя опять же – поцелуя я не видела.