Калигула

Удушающая атмосфера, царившая на вилле, погнала меня в сады, где я могла побыть в покое и немного подумать. У меня давно уже сложилась привычка уходить к обзорной площадке и нырять в свой секретный и пустынный мир за изгородью, куда наведывались только садовники. Там можно было свободно бродить вне поля зрения остальных обитателей виллы, месяц за месяцем изучая хитросплетения тропинок. Я выяснила, что могу проникнуть незамеченной почти в любую точку садов. Более того, я нашла несколько проходов на территорию виллы, до которых можно добраться по дорожкам тайно от всех. Никаких поводов воспользоваться теми тропками у меня не было, но я припрятала информацию на тот день, когда она может оказаться полезной.

В то утро я скользнула в проход за живой изгородью, протянувшейся вдоль длинной узкой террасы, где только перила отделяли гуляющего от смертельно опасного падения в воду. Небольшой уклон означал, что я оказалась выше ограждения и ничто не заслоняло мне вид на променад и окрестности. Хотя меня саму в укрытии было не видно и я могла без помех наслаждаться расстилающимся передо мной пейзажем. Сидя на теплом камне, наблюдая за тем, как взмывают над водой и резко ныряют вниз морские птицы, смакуя первые вишни, которые собрала по пути в маленьком саду, я расслабилась так, как никогда еще не позволяла себе в этом ужасном месте.

Вдруг на террасу из невидимой мне двери вышел Калигула. Он был явно в расстроенных чувствах. Сразу вслед за ним появился его тесть. Силан пытался ободрить Калигулу, похлопывал его по плечу и приговаривал:

– Гай, акушерка знает, что делает. Нам, мужчинам, женские проблемы в лучшем случае непонятны, а порой и вовсе представляются каким-то мифическим таинством. Раз она не хочет, чтобы ты оставался рядом с женой, значит на то есть серьезная причина.

Брат кивнул в знак согласия, но его тревога никуда не делась. Он подошел к балюстраде и облокотился на перила – лицом к морю и спиной ко мне, сидящей в кустах выше по склону. Силан встал рядом с ним в такой же позе.

– Нет, ты меня не переубедишь. – Калигула, очевидно, вернулся к какой-то ранее поднятой и прерванной теме. – Префекту претория верить нельзя. Эта должность уже по природе своей толкает человека к измене и пороку. Когда-то и Сеян был героем и верным подданным, в Сперлонге ради спасения императора он рисковал жизнью. И ты видел, в кого он превратился.

– Макрон другой, – тихо возразил Силан.

– Почему это?

– Он хороший человек. Не герой, не амбициозный политик, а просто старый вояка и хороший человек. Я много лет с ним знаком. И потом, имея перед собой пример катастрофического падения Сеяна, кто теперь посмеет выйти за рамки, предписанные должностью?

В наступившем молчании было слышно, как вздохнул Калигула.

– Ну, в любом случае при дворе от него будет меньше вреда, чем от Флакка.

Силан горячо закивал, и я в своем укрытии тоже от всей души согласилась с этим предположением брата. Флакк, сделавший наши первые годы пребывания на Капри особенно неприятными, обосновался в Александрии в качестве префекта Египта. Теперь он наверняка запускает руки в тамошнюю казну глубже, чем принято, чтобы обеспечить себе безбедную праздную старость. Его отъезд сделал бы жизнь на Капри более счастливой, не прерывайся она столь частыми встречами со смертью.

Брат с тестем возобновили беседу, но их голоса заглушил чей-то истошный крик с дальнего конца террасы. Оттуда, где на променад выходила дверь из главных императорских покоев, показались четверо германских телохранителей Тиберия, которые за руки и за ноги тащили какого-то человека.

Калигула и Силан напряглись и повернулись на шум, и я, позабыв о вишнях, тоже передвинулась так, чтобы лучше видеть происходящее. Бедняга в лапах германцев не был ни рабом, ни слугой, которых то и дело вышвыривали с террасы в море. Это был гонец посыльной службы империи.

У меня сжалось сердце.

– Помилуйте! – кричал гонец, беспомощно вертясь в лапах могучих германцев. – Я ничего не сделал. Я просто принес свиток в футляре, – выл он. – Свиток!

Кусая от дурного предчувствия губы, я смотрела, как четверо воинов приблизились к перилам, доходящим им до пояса. Мне хотелось отвести взгляд, однако еще в самый первый день на острове я выучила этот урок – если отведешь глаза, то вызовешь подозрения, – и с тех пор всегда помнила об этом. И, кроме того, я чувствовала, что должна засвидетельствовать последние мгновения в жизни несчастного человека.

Германцы подошли к балюстраде и приподняли своего пленника. Тот завопил и задергался еще отчаяннее, и по его тунике расползлось темное пятно мочи. Струйка жидкости потекла под террасу, на стоящих внизу и ничего не подозревающих стражников.

Его так и держали над перилами, плачущего, дергающегося, объятого диким ужасом. У меня не укладывалось в голове – какая жестокость! Ожидание смерти, должно быть, хуже самой смерти! Потом я поняла, чем вызвана эта бесчеловечная пауза.